эту основу от злоупотреблений, от наростов и т. п.; не уничтожить обмен и меновую стоимость, а, наоборот, “конституировать” ее, сделать ее всеобщей, абсолютной,
“справедливой”, лишенной колебаний, кризисов, злоупотреблений, – вот идея Прудона»
[11], которая несмотря на налет утопичности не может не показаться привлекательной человеку в здравом рассудке – в противовес откровенно пугающему требованию Ленина «уничтожить товарное производство».
Исключительность происшедшего с «Философией нищеты» Прудона заключается также и в том, что рецензия Маркса на труд Прудона была написана – вы не поверите! – по просьбе самого Прудона, который до ее публикации находился с Марксом по крайней мере в приятельских отношениях, но именно после ее пуб- ликации эти отношения разладились. Это подтверждает Энгельс в своем предисловии к ответу Маркса на труд Прудона, цитату из которого мы выше привели. В этом предисловии Энгельс в развитие своей мысли о расхождениях во взглядах Маркса и Прудона также отмечает: «Сочинение Прудона доказало, что теперь уже между ними лежит непроходимая пропасть, игнорировать которую тогда стало невозможно, и Маркс в этом своем ответе констатировал окончательный разрыв»[12].
Первым определение собственности как воровства дал деятель Великой французской революции Жак-Пьер Бриссо. Но широким хождением этого определения человечество обязано именно Прудону.
Подпись под гравюрой: Ж.-П. Бриссо. Род. 14 января 1754 г., депутат Департамента Парижа, 3-й год Свободы.
Такую динамику своих отношений с Прудоном – от дружеских к их полному разрыву после публикации ответа на «Философию нищеты» – подтверждает в 1865 г. и Маркс в своем письме редактору берлинского Social-Demokrat И.Б. Швейцеру, составленному по случаю смерти Прудона, в котором Маркс, в частности, сообщает: «Во время моего пребывания в Париже в 1844 г. у меня завязались личные отношения с Прудоном. Я потому упоминаю здесь об этом, что и на мне до известной степени лежит доля вины в его “sophistication”, как называют англичане фальсификацию товаров. Во время долгих споров, часто продолжавшихся всю ночь до утра, я заразил его, к большому вреду для него, гегельянством, которого он, однако, при незнании немецкого языка не мог как следует изучить. То, что я начал, продолжал после моей высылки из Парижа г-н