А нам до дома было – рукой подать.
Закапризничала.
Нет, сказала, хочу пройтись. Погода хорошая, нечего в автобусе толкаться.
Сонь, я же с пакетами.
Ну и что.
Так и не стали ждать автобус, пошли. А через много лет я вспомнила – у него же болела нога, сильно болела, а я даже внимания не обратила, не почувствовала.
Жёлто-зелёная обивка дивана близко перед глазами.
– Сонь, тебе хорошо?
– Да, да. Мне хорошо.
– А что с глазами?
– Что с глазами? Так, от теплоты.
Так тепло становится внутри, что хочется плакать. Мне хорошо.
Хочу синей пастой, которой дети пишут, это на лбу у себя написать.
Ваня встаёт, вытирается белой бумажной салфеткой.
– А то, знаешь, даже испугался – вдруг больно. У женщин, говорят, бывает.
– Ну вот теперь видишь, – поднимаюсь, иду в ванную.
Плакала не от этого, и тоже не верю, что так бывает; что больно – верю, и что неприятно, и что хорошо, – но не до слёз.
В ванной смываю расплывшийся макияж, выбрасываю в ведро чёрно-розовые ватные диски. Почему всё-таки она позвонила, ведь я не сделала ничего плохого? Только не думать, не обращаться бесконечно к прошедшему, иначе не засну.
Что сделала плохого?
Иногда смотрю на его аватарку – хрупкая фигурка на фоне белого-белого снега, чёрных силуэтов деревьев, перекрещенных теней – и грустно, смутно.
Отчего была уверена, что если позвонить, объяснить, – сам засмеётся, загрустит, начнёт извиняться, а потом будет тихий, восторженный, светлый. И Булгакова прочитает, и сам не поймёт, отчего странный был – от возраста ли, от многолетней привычки к спору, от неурядиц в семье? Хотя у него чуть ли не единственного – всё хорошо.
Если вы не умеете вести уроки – то чем же я виноват?
Он так сказал.
Как это он, мальчик, не отличник, не зануда, не самый внимательный, заметил – что и вправду не умею вести уроки, ориентируюсь ощупью, ошибаюсь?
И Ване не скажешь.
Он ответит – ну ладно, ты что, в «Zoom» с детишками не справишься? И о другом заговорит. Не о глупом, нет, не о том, как бы нам поменьше тратить. Просто о другом. И я сразу стану вовлечена в другое, стану отвечать и позабуду.
А ночью снова не усну.
На языке «Изабелла» – сладковатая, розовая.
Лежим в темноте с Ваней, спать не могу, говорю.
– Знаешь, у нас муж одной учительницы умер. Вчера, в больнице.
Ваня поворачивается, обнимает за плечи.
– Старенький был, наверное. Не грусти.