я, одуряющая мелодия. Мирелла сомкнула очи, не зная, спит ли, бредит ли она от духоты. И представлялось ей, что ежели бьющийся в голове напев решился бы достигнуть губ, то обрушились бы на Гамельн лютые беды. Под жаркими веками являлись ей вереницы переулков, кои обегала она каждый день. Всё виделось кроваво-алым, как ее волосы. Горожане, сраженные неведомым лихом, умирали один за другим. Наконец видения перестали осаждать ее рассудок, и Мирелла провалилась в сон.
III
Девочка, чье место – самый низ
Заметив, сколь обильно льется солнце в щели между стенных досок, Мирелла подскочила. Вот же разморила духота, чума ее возьми! Проспала! Проворонила утренний разнос! Но вдруг Мирелла успокоилась. Ибо заслышала тяжелое сопение сотоварищей и вспомнила, что нынче утро прокаженных.
Во всей Священной империи германской прокаженные изгонялись из городов. Едва приметив у себя признаки недуга, они уходили в лепрозории, поселения, где и жили всем скопом. Входить в церковь, в трактир, на мельницу, рынок или в мыльню им было заповедано. И ежели покидали они стены лепрозория, предписано им было крутить трещотку на каждый пятый шаг и закликать, дабы всякий, слыша, что они идут, укрывался подальше. Ибо самое ничтожное касание до недужного могло стать роковым.
В Гамельне прокаженные изгонялись так же. Но бургомистр, по великому милосердию своему, пожаловал им особое право. Одно утро в месяце отводилось им на то, чтобы могли они войти в город и просить подаяния либо навестить свои семьи.
Среди тех же, кто в добром здравии, сей «день прокаженных» звался «днем сонного утра». В такое утро горожане замыкали калитки на засов, а окна на ставни и хоронились в четырех стенах (даже нищие, не имея крыши над головой, прятались в церкви). Посему прокаженные могли вволю разгуливать по пустынному граду.
Водоносы, как и все прочие жители, оставались бездельны. Мирелла отважилась на многотрудный подвиг расчесать Пановы вихры. Она и так и сяк запускала в лохмы его деревянный гребень, расплетая колтуны и вылавливая вшей. Годы водоносного труда загрубили и усыпали мозолями ее ладони, однако пальцы сохранили тонкость и проворство. Она осторожно пробиралась ими в гущу Пановых волос, он же с наслаждением вверил ей свою голову и закрыл глаза.
Но тут вошел член магистрата: «Господину нашему бургомистру нужна вода», – объявил он и тут же вышел, торопясь замкнуться у себя, покуда не встретил прокаженного.