А дальше – лазурная даль, где на рейде стоят корабли,
крики чаек и водорослей запах, и запах нагретой земли.
В полдень белые камни дышат зноем, но темная зелень лесов дарит свежесть,
и веет нагретой смолой можжевельника стража,
и горы стоят за спиной. А к ночи приходит прохлада,
и черные воды морские отражают мерцаньем небесный огонь звездопада…
Ну вот, не удержалась от красивостей. Вспомнила родной дом и заговорила стихами. Я уже по нему скучаю…
Запись в дневнике
«В нашей таврической усадьбе кроме меня и матушки живут еще папины наложницы с детьми, да не меньше ста человек прислуги. У меня – пять сводных братьев, и все уже женаты, а у некоторых и дети есть. Когда отец созывает всех, то нас собирается целая толпа. Но я и мама – на особом положении. Мама – жена отца, и он только ее любит. А меня он объявил наследницей Дома. Это мне кажется неправильным, но об этом я рассказывать не буду, потому что батюшка запретил.»
У дверей столичного особняка меня встретил наш здешний управляющий г-н Яцек Зборовски. Был он уже седоват и лысоват, но голову держал высоко, и взгляд имел хозяйственный. И по его глазам становилось ясно, что ни одна мелочь не избегнет его внимания. В общем, сочетание благообразия и деловитости. Ну как в нем это уживается? Наверное, бакенбарды виноваты. Вид у г-на Яцека как на портрете идеального дворецкого, если бы кто взялся такую картину нарисовать. Надо подумать. Может быть, нарисую портрет идеального дворецкого с г-на Яцека.
Я, вообще-то, неплохо рисую, но мама – лучше. А уж наш учитель, г-н Ли, тот был настоящим художником. Он маму учил, он меня учил. Жаль, что он умер, с ним было интересно.
Еще у меня были учителя по чистописанию, арифметике, естествознанию и изящной словесности. И это я только специально приглашенных перечисляю. Остальному – таким необходимым в жизни умениям, как верховой езде, фехтованию и искусству выйти в море под парусом, – меня учили домашние. Батюшка собственноручно посадил меня на лошадь, когда я была еще совсем мелкой. Я долго подглядывала за братьями на уроках фехтования, пока отец не сжалился и не допустил меня на тренировочную площадку.
А когда мне исполнилось тринадцать лет, то мой брат Иосиф подарил мне настоящую саблю. Ах, что это был за подарок! Сабля была старая, ручной ковки, короче и легче обычных, с изящным изгибом клинка. Металл цвета осенних сумерек издавал слабый кисловатый запах. И ножны были старые – потертые, черной кожи, с серебряными, потемневшими от времени, накладками.