Ведьма! Вот оно что. Как пить дать ведьма.
А бархат ведь и вправду мрачноват…
И с чего Полю нечистый прельстил от него кусок отрезать? Безрадостный цвет какой-то, тоскливый, как осеннее болото…
– Иди, Поля, устала я.
– Ага. – Поля вздрогнула, шустро выскочила за дверь, аккуратно прикрыла ее, оглянулась по сторонам опасливо и воровато, после чего быстро, словно совершала что-то стыдное, осуждаемое обществом, перекрестилась.
Настя тоже перекрестилась – размеренно и чинно. На все воля Бога. Монастырь. Вот где ее истинное место.
1975 (1955) – 20 лет
Опять ей приснилось ЭТО. Темнота. Но не обычная, когда ночь и ничего не видно, но все же что-то поблескивает, просвечивает, мутнеет. Нет, эта темнота была совсем другая. Глухая, абсолютная и в то же время до предела наполненная ощущениями – живая, пульсирующая, болезненная. И что самое страшное – эта темнота была ее. Ее собственная. Эта темнота была частью ее, частью Насти.
Странно ощущать себя одним человеком днем и совершенно другим – ночью. Нет, не всегда, а… только тогда, когда приходил этот сон. Вернее, его и сном-то назвать сложно – сон, ведь это трансляция какого-то действия, события, которые с человеком происходят. А можно ли отнести к снам темноту? Вязкую, затягивающую, вибрирующую? Настя чувствовала, как остро эта странная субстанция страдала, как нестерпимо ей было больно – вернее, больно было ей самой, Насте, потому что темнота и была ею самой, Настей, только какой-то другой, не той, с образом кого она привыкла отождествлять себя с детства – веселой, легкой, очень общительной, острой на язык, девушкой, которая никогда и никому не даст себя в обиду. Та, другая Настя была очень родная, близкая, но совершенно другая – печальная, с остро ощущаемым внутренним надрывом, раненая, словно птица с перебитым крылом, которая каждым миллиметром своего тела помнит, как это летать, но точно знает о том, что больше никогда не полетит.
У темноты не было конца, она заполняла все пространство до бесконечности. Заполняла глухой тоской, приевшейся болью и абсолютным, свойственным только святым мученикам, смирением.
Иногда, сквозь темноту с мощным усилием словно прорывались звонкие, размеренные удары колоколов – отдаленные, но очень четкие, ритмичные и при всем этом… сурово безжалостные.
Почему возникало именно такое ощущение? Ведь колокольный звон – это символ веры, света, радости. Почему Насте становилось так жутко, почему ледяной ужас все глубже и глубже змеей заползал в душу с каждым новым ударом?…