Дальше ее ждала лишь преисподняя.
Саша знала, что нельзя надолго включать фонарик на мобильном: у нее и так осталось немного заряда, чтобы тратить его понапрасну, но еще она знала и то, что не сможет шагнуть в этот черный холод, где плещется неведомая река, откуда был слышен то ли рев, то ли стон, и где может притаиться нечто, обнажившее гнилые зубы.
Фонарик включился с глухим щелчком, и от ударившего в стену луча Саше вообще расхотелось идти в тоннель. Она медлила, надеясь, что хоть кто-нибудь сверху крикнет ей:
– Девушка, как вы там оказались? Я могу помочь!
Или все-таки сквозь оборванную связь дозвонится папа, пообещает примчаться сию секунду и вытащить дочь из глубокого колодца. Только вот Саша знала, что сейчас никто не поможет ей больше, чем она сама. А значит надо меньше думать и больше двигаться вперед.
И, не позволяя себе испугаться еще больше, Саша нырнула во тьму, словно в черную неподвижную воду.
Потолок тут же навис над головой, и Саша пригнулась, внимательно глядя себе под ноги. В лихорадочно мечущемся свете фонарика мутно блестели бутылки, темнели росчерки гвоздей и мелкий мусор, чудившийся смазанными пятнами.
Саша медленно шагала вперед. Воздух здесь казался тяжелым и неподвижным, пахло землей и плесенью, застоявшейся подгнившей водой. Даже дышать таким воздухом не хотелось, и Саша натянула воротник свитера на лицо, но и это мало чем помогло. Только бы найти какую-нибудь дверь, лестницу – любой выход на поверхность, и можно будет забыть обо всех странностях, что вышагивают за Сашей по пятам. Напиться бы чистого воздуха…
Вернуться к родителям.
Но тоннель не менялся – все те же цементные стены, все тот же мусор под ногами, все тот же запах речной воды. Саша брела вперед, стиснув зубы, и запрещала себе вспоминать о кошмарах, которые могли поджидать ее в каждом углу.
Казалось, время тянулось изжеванной до безвкусности жвачкой, и Саша барахталась в этой липкой клейковине, пытаясь найти выход. Никаких ответвлений и никаких дверей, только бесконечно змеящиеся провода, от которых тянуло жженой пластмассой, только далекое дробящееся эхо ее невесомых шагов, только приближающийся рокот воды.
Когда у самых ботинок возникла маслянистая лужа, Саша остановилась. Свет фонарика заметался по стенам. Вода не наползала, не плескалась, нет – она напоминала матовое черное зеркало, смиренно дожидающееся свою добычу.