Зульфия медленно стянула цветастый платок с седой головы и опустилась на некрашеную лавку.
Речь диктора будто доносилась из другого мира, а в этом, с большим виноградником возле белого домика, с запахом цветов, которые она так любила, все было мирно и спокойно.
«Этого не может быть», – тихо произнесла женщина, словно отгоняя от себя наваждение.
Голос соседки Марии вернул ее к реальности, бесцеремонно разрушил надежды, что все это ей послышалось, что все это неправда.
– Зульфия, ты уже знаешь? Война…
Она замотала головой на тонкой жилистой шее.
– Ой, у меня двое сыночков, – заголосила Мария. – Заберут их, как пить дать заберут. И твоих тоже.
Зульфия сжала кулаки, закусила губу. Она подумала о младшем, который еще не успел жениться и родить детей. Если заберут всех, заберут и его. А это несправедливо. Она не даст, не пустит.
Из груди вырвался тяжелый стон, и какая-то сила сорвала ее с места, бросила к дому.
«Не пущу, – птицей билась мысль. – Не пущу».
На пороге женщина столкнулись с Али, всклокоченным, с синими полукружьями под глазами. Он улыбнулся, но, увидев взволнованное лицо матери, посерьезнел:
– Мама, что случилось?
Сцепив до хруста пальцы, бедная женщина заголосила:
– Беда, сынок. Война…
Али заморгал:
– Какая война? Что ты такое говоришь?
– Война, с немцами, – продолжала выть Зульфия и вдруг бросилась ему на шею: – Не пущу, не дам…
Парень еле оторвал ее от себя:
– Значит, это правда..
Зульфия заголосила еще громче. На шум выбежала Фатима, торопливо застегивая пуговицы на цветастом халатике.
– Что случилось? – Она обвела всех удивленным взглядом. – Почему вы плачете?
– Война, дочка, – выдохнула Зульфия, теребя верхнюю перламутровую пуговицу на халате. – Война с немцами.
Девушка посмотрела на Али, словно хотела, чтобы возлюбленный развеял ее страхи. Но в глазах любимого читалась тревога, сквозь смуглоту щек проступила смертельная бледность.
– Это правда, – он как-то обреченно кивнул. – Это правда, Фатима.
Студентка нахмурилась.
– Значит, вчера этот кинооператор говорил правду, – она в волнении дергала себя за тонкую черную косичку. – Мы не должны были вскрывать могилу Тамерлана. Его проклятие живет до сих пор.
Парень махнул рукой:
– Теперь уже поздно об этом говорить…
Фатима приложила ладонь к груди, словно хотела успокоить бьющееся сердце.