– Идем! – скомандовал он.
Отец быстро вышел из чайной. Хромая, я последовал за ним. Наконец он вспомнил, что я не могу идти, и снова усадил меня на спину.
– Ты знаешь этих солдат? – спросил я, когда мы отошли на достаточное расстояние.
– Одного знаю.
– Откуда?
Есть разные причины хранить молчание. Это я узнал от У Ба.
Одна из них – страх. Или стыд. Неведение. Трусость. Иногда молчанием наказывают того, кто рядом. Причиной может быть и молчаливое счастье. И тихая радость.
Причину отцовского молчания я не знал. Зато я знал другое: никакого ответа я все равно от него не получу.
Врач дал нам мазь, пакет бинта и велел менять повязку дважды в день. К сожалению, через несколько дней от моего вывиха не осталось и следа. «Мячик для гольфа» исчез, и я снова мог ходить, как прежде.
О тех солдатах в чайной больше не было сказано ни слова.
Из гостиной до меня донесся голос отца. Говорил он тихо, почти шепотом. Я подумал, что У Ба вернулся раньше срока, и выбрался из постели, желая поздороваться с дядей.
Отец сидел на кушетке, спиной ко мне. Меня он не видел. На столе горела свеча. Отец курил чируту. Никакого У Ба рядом не было.
Отец говорил по телефону. Голос его звучал напряженно. Он как будто задыхался. Разговор не предназначался для моих ушей. Целую минуту я боролся с искушением подслушать, и оно победило. Я ловил обрывки фраз, но этого оказалось достаточно, чтобы понять: там, в Янгоне, что-то произошло. На цыпочках я вернулся в постель.
Я лежал, представляя маму. Я часто так делал, когда не мог уснуть. Как говорил У Ба, она высокая, стройная и движется с изяществом. Волосы у нее черные и слегка вьющиеся. Они покрывают ей спину и тянутся почти до пояса. А иногда она закручивает их в узел, скрепляя палочкой для еды. И еще она втыкает в волосы цветок, как делают многие женщины на базаре. Иногда это белая плюмерия, иногда – гибискус.
Когда она меня зовет, ее голос звучит звонко и молодо, словно она моя старшая сестра.
Я вижу ее лицо. Ее глаза лучатся. Таких лучащихся глаз я не встречал ни у кого. А от ее улыбки на сердце становится тепло.
По ее левой щеке тянется шрам: темно-красный, толщиной со спичку. Длинный: от уголка рта почти до уха. И все равно я считаю свою маму красивой.
Мы очень похожи. Настолько похожи, что, когда мы стоим рядом, все говорят, что я – ее копия.