Сюда я вошёл поспешно, – только что не вбежал.
Библиотекарша, невзрачная и бледная – в чём только и дух держится! – медленно выводя буквы, заполнила карточку. Между двух стеллажей – как тут и был! – бюст Фёдора Михайловича Достоевского; незабываемый взгляд его точно вопрошает о главном: о чём-то родном и давно забытом…
Здесь я и остался – взял «Дневник писателя», в свое время так поразивший меня и заставивший о многом задуматься, крепко и надолго.
А выйдя из библиотеки, выяснилось, что в стороне, откуда мы приехали накануне, с трассой пересекается дорога, проложенная деревянными настилами и огороженная с обеих сторон колючей проволокой; над всем этим – множество столбов с лампочками под чёрными жестяными абажурами…
И потом, редкими свободными вечерами, непонятно отчего приходил я сюда и, незамеченный, смотрел, как идут и идут, растянувшись в длинную тёмную цепь, люди; и, точно живые, стонут и шевелятся под ними скрипящие и шатающиеся мостки; лай овчарок и хриплые грозные окрики; и хотя во время следования разговоры строго-настрого запрещались, – голоса, голоса, голоса…
До сих пор неведомо, что же заставляло меня приходить сюда, к этой старой, расщепленной временем берёзе, скрывающей от чужого взгляда, но только доподлинно ясно: не узнав горя – не узнаешь и радости…
«У нас есть, бесспорно, жизнь разлагающаяся, но есть, необходимо, и жизнь, вновь складывающаяся на новых уже началах. Кто их подметит и кто укажет? Кто… может определить и выразить законы и этого разложения и нового созидания?..» – читалось потом в «Дневнике писателя». А болящий ожидает здравия даже до смерти. Век живи, век надейся!..
«ВХОД В ЗОНУ ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ», – гласило на зелёной железной двери пропускного пункта при входе в жилую зону осуждённых. И узкоглазый солдат с красными погонами всё не мог взять в толк, что на меня выписан пропуск, пока не появился сам Мирзоев, после чего мы, благополучно миновав препятствие, прошли несколько десятков метров и открыли дверь в дежурную комнату.
Но я успел-таки по пути оглядеться: кругом стенды да длинные дома-бараки, а на каждом из них – прожекторы, в этот час с бездействующим светлым глазом, потому что при необходимости фонарики горят да горят, а видели ль, не видали, понятно, ничего не говорят…
При нашем появлении всем как подсыпали перцу: вскочил за барьером сержант-сверхсрочник с повязкой на рукаве, а за порогом, вытянувшись, ожидал и сам дежурный: полный лейтенант со вскинутой к шапке растопыренной пятерней.