И сейчас, услышав ее призыв, я машинально провела рукой по волосам и кинула мельком быстрый, трепетный взгляд в зеркало, прежде чем войти в нашу синюю гостиную, где в обществе Зи и Ни бабушка проводит за вязанием шелкового филе[1] большую часть своего времени. Услужливое стекло тотчас же отразило мою нескладную, высокую, угловатую фигуру с выдающимися лопатками и сутуловатой спиной (о, эта сутуловатая спина, испортившая, должно быть, немало крови моей бабушке!), мое изжелта-бледное лицо с черными тусклыми глазами, всегда одинаково печальными и унылыми, мой безобразно толстый нос и припухлые, как у негритянки, губы, и черные косы до пояса, густые и блестящие – единственное богатство всей моей некрасивой, почти отталкивающей внешности.
Вот она я – Ло, «une petite négresse»[2], как прозвала меня одна из светских приятельниц моей бабушки, когда я была еще совсем маленькой четырехлетней девчуркой. Я помню отлично, как та же приятельница, чтобы смягчить хоть отчасти свой приговор, добавила тогда же, не замечая моего присутствия в комнате:
– Не могу себе представить, ma chère Lise[3], как у вашего сына, красавца Арсения, мог появиться такой ужасно некрасивый ребенок! Впрочем, надо надеяться, что Ло похорошеет с годами.
На что, я помню это отлично, бабушка, тоже в свою очередь не заметив меня, ответила своим ровным, никогда не знающим никакого трепета, голосом:
– Что делать, chère Marie![4] Это – судьба! Будем надеяться, что ребенок, по крайней мере, окажется мягким, приветливым и веселым!
Увы! Я не оказалась ни мягким, ни приветливым, ни веселым существом! И это тоже судьба! Она создала меня печальной и унылой дурнушкой, и я не виновата в этом.
Но прочь, однако, все мои воспоминания и размышления: они неуместны сейчас, милая Ло! Ступайте же к вашей бабушке, чтобы услышать то, о чем она собирается беседовать с вами.
И еще раз наскоро пригладив свои мягкие, как лен, волнистые волосы, я поспешила в синюю гостиную…
Бабушка сидела там на своем обычном месте, в глубоком удобном кресле, выпрямив и без того слишком прямую спину, и вязала свое бесконечное филе. В кресле рядом с ней безмятежно дремала белая, как большой пушистый комок ваты, болонка, а Зи примостилась напротив бабушки, на мягком пуфе, – худая, длинная, с желтым морщинистым лицом, с зеленоватыми, беспокойными, постоянно бегающими глазами и со сладкой улыбочкой на тонких губах.