– Иди в столовую, скажешь, я приказал тебя накормить, —
и побродив знакомыми улочками, заглянув на стадион, закивавший макушками елей и берез, не обнаружив в Доме офицеров ни души, потрогав висевший на дверях бильярдной амбарный замок, Иванович прогулялся до аэродрома, прислушиваясь к тишине, вспоминая молодость и те времена, когда жизнь на рулежках и парковках бурлила зимой и летом, и грохот двигателей на аэродроме не умолкал ни на минуту от взлетавших и садившихся самолетов “сталинского”, “микояновского” и “пилотажного” полков, и пробыв в Кубинке недолго, навестив оставшихся в городке однополчан, Иванович начал готовиться к отъезду, из вещей взяв с собой лишь самое необходимое – часы с кукушкой, документы, грамоты, фотографии, ордена, кое-какие вещи и хранившуюся отдельно голубую чашку его сына, забытую женой без малого лет двадцать тому, когда, устав ждать, пока мотавшийся по командировкам как вошь с котелком Иванович с его непоколебимой верой в справедливое будущее для всего человечества выполнит свой интернациональный долг, она ушла, забрав еще не выросшего из пеленок сына и не оставив даже записки, тем самым дав понять, что обещание Ивановича небесам прекратить войны на земле – его личная проблема, которая не должна мешать чужому счастью, но, может быть, она была права, ведь какой толк от мужа, которому не сидится дома, и сдав ключи от служебной квартиры, попрощавшись с памятником летчику у проходной, Иванович вскинул над головой кулак и замаршировал к станции Чапаевка, чтобы на электричке домчать до столицы, а в Москве, сев на поезд, отстукивая колесами мерный ход времени увозивший его в будущее, Иванович почувствовал, что все самое главное в его жизни еще не произошло, и вернувшись по месту прописки, в ту ночь он увидел сон, в котором, растворившись в лазурной выси, он летел над зеркальной гладью океана навстречу восходу солнца над дремлющим в голубой дымке миром человеческим, оставляя в небесах стокилометровую белую дорожку, как вдруг под крылом самолета замелькали пустыни, джунгли и горы, и, не успев уклониться маневром от погнавшихся за ним самонаводящихся ракет, вышвырнутый сдетонировавшим катапультирующим сиденьем из кабины взорвавшегося МиГа, он очнулся весь в холодном поту, и на протяжении недели, а затем следующей, не переставая бороться с ночными кошмарами, перепробовав разные средства и убедившись, что лучше коньяка ничего еще не придумали, однажды перед сном выпив больше, чем нужно, он с удивлением проснулся ранним утром на полу, и пытаясь вспомнить, какой сегодня день недели, от неожиданности Иванович вздрогнул, узнав голос бессмертия, с торжественной мрачностью произнесшего: