– Но… как же… – начал было Неждан, но наглый болотник нетерпеливо отмахнулся.
– За откупные не переживай. Слово Кощеево – закон. Хочешь злато – будет злато. Каменьев драгоценных тоже отсыпать могём. Али шелков навьих наитончайших для лавки твоей? Ты, главное, скажи, купец, чего сам-то желаешь?
Отец пожевал губу и вдруг еле слышно попросил:
– Хочу с Навью торговые дела вести. И чтобы другие купцы таковой привилегии не имели. Чтоб ни у кого другого не закупался князь, а только через меня все сделки шли.
Заслышав такое, Василиса не сдержалась – всплеснула руками. Вот, значит, какова цена родительской любви? И тут же обругала себя мысленно: их батюшка не богатырь, не воин. Станет перечить Кощею – верную погибель найдёт. А так хоть семье польза будет. Может, для Златки жених хороший сыщется. Должна же хоть одна из трёх сестёр найти своё счастье?
Но повыть-порыдать и правда хотелось: жизнь свою молодую едва начавшуюся оплакать. Что уж говорить – сама виновата. И Даринку не спасла, и себя погубила. Оставалось только высоко поднять голову, выйти из дома, чувствуя спиной внимательные взгляды непрошеных гостей, на негнущихся ногах дойти до отцовской конюшни и, рухнув в сено, дать волю горьким слезам.
Именно там Василису спустя четверть часа нашла работница Марьяна и, уперев руки в бока, хмуро вопросила:
– Ну что, прорыдалась?
И, получив утвердительный ответ, добавила:
– Давай теперь думу думать, как вас с сестрой избавить от лихой участи. Мы все у бабки Веданы собираемся. Ты пойдёшь?
Василиса, сглотнув слёзы, кивнула.
Признаться, она уже ни на что не надеялась, но теперь, заслышав имя старой ведьмы, воспрянула духом. Потому что уж если кто и может помочь избыть беду, так только она. Не зря же её называют хранительницей Дивнозёрья!
Увы, надежды оказались преждевременными. Бабка Ведана хоть и была мудрой колдуньей, но верного средства от всех бед разом у неё в кладовой, увы, не сыскалось.
Посмотрев на заплаканное лицо Василисы, старуха сокрушённо цокнула языком и, сунув ей в руки глиняную чашку со свежезаваренными ароматными травами, шепнула:
– Ну что, заварила кашу, девица-красавица? Теперь хлебать – не перехлебать!
Василиса шмыгнула носом и пригубила обжигающий напиток, почти не чувствуя жара на искусанных губах. Они болели, да. Но на душе было ещё больнее.