Когда она добралась до центра своего клада, то вскрикнула и застонала…
Ребёнок был мёртв.
Она стала вслушиваться в его дыхание, но не удержала, и выронила младенца в талую воду…
Спохватившись, ударила себя по щеке, за неловкость и, подняв младенца, положила его повыше, чтобы прибывающая вода уж больше не посмела коснуться его.
Замёрзшими руками, она набрала веток с печи, где всегда хранила сухой запас, и прямо на шестке, не отворяя заслонки, стала разводить костёр, дуя на крошечный огонёк пока он не окреп. Лишь тогда она положила ветки потолще и поднесла младенца к огню, пытаясь согреть…
С минуту, она вглядывалась в его плотно закрытые веки, но вот, они вздрогнули и первый писк разбил пространство на – до и после.
Она прижала его к груди и внутри неё зазвучала песня, вырываясь наружу лишь тихими завываниями, словно слова тоже замёрзли, как и её тело.
Она судорожно раздирала платье, и пуговицы звонко ударялись о стены и так же звонко о воду, где и исчезали навсегда.
Посиневшая грудь была полна молока, но ребёнок, плотно сжал губки, словно в обиде, и упорно не желал есть. Молоко текло по его губам и по подбородку, и даже попадало в глаза, от чего он морщился, но… Всё безрезультатно! Ни капли не попало ему в рот.
Она билась с час, пока вода не поднялась ещё выше, и тогда она стала трясти его, поднимая над головой, чтобы пробудить в нём желание есть…
Когда она повторила попытку покормить его, младенец уже не дышал…
Его тело вновь почернело, как и в больнице, когда она увидела его впервые.
Она медленно сходила с ума. Крепость характера и пережитое горе, закалившее её сердце, исчезло вмиг, и её разум поплыл куда-то, возвращая её в прошлое…
Сколько времени она пробыла в таком состоянии, сколько всего передумала – неизвестно, пока крик чёрной птицы не привёл её в чувства. Там, за окном, всё на том же дереве сидела галка и словно манила её крылом, зовя за собой, а потом как начала голосить, хоть уши затыкай… Такой крик и мёртвого поднимет! И вот тебе, чудо! Малыш зашевелился и зачмокал губёшками.
Галка закутала малыша в праздничную шаль на голое тельце, и он тут же улыбнулся ей, взял посиневшую грудь. За полчаса опустошив обе, он сладко заснул на её руках.
А птица всё махала крылом, а вода прибывала, и уж сухая заначка хвороста не смогла бы спасти женщину с ребёнком от холодной влаги.