Глухов. Героически.
Полыгалов. В предельном состоянии. В нем она тебя не отпихнет.
Валюжный. Мне таких крайностей, знаете… моя женщина должна снимать трусы с радостью.
Глухов. Тебе нелегко.
Валюжный. А вам?
Глухов. И нам. Но мы с парнями в дебилизм не впадаем, а ты в трудную минуту представляешь из себя точную копию идиота.
Валюжный. Ну и чем же я подобную характеристику заслужил? По-вашему, от слияния с вами женщине удовольствия не полагается?
Малышев. Я бы мою без него не оставил.
Лукинский. Не побрезговал бы никакими гнусными ухищрениями, но удовлетворил. И вышел бы от нее с наградной лентой через плечо. Однако здесь наша награда лишь в том, чтобы оказаться не здесь, и относиться к женщинам с учетом их вкусов для нас сейчас неприемлемая роскошь. Я думаю, что и они тонкости своих желаний подомнут решимостью на воздух отсюда выползти. Та, что возляжет со мной, от оргазма не содрогнется, но и мне с ней от блаженства не застонать. Она ко мне прижмется, приобнимет, а воз и ныне там… при том, что виденные нами женщины изучены нами не полностью, я догадываюсь, что они не гурии. Ублажающие праведников в раю.
Глухов. Не в нашем раю.
Лукинский. В мусульманском. О наших райских кущах я с математической точностью скажу, что секса в них нет. Так определено Богом… «Иакова я возлюбил, а Исава возненавидел». Чьим-то чистым душам дозволено совокупляться, чьим-то отведено лишь прогуливаться и на природу глазеть, не нам с вами высочайшие законы устанавливать. Жребий у нас жалкий – что решено свыше, нам не отменить… нам даже роптать предосудительно. Но это все заявления общего характера. Если на нашей следующей встрече какая-нибудь из женщин промолвит, что ей до лампы с кем уединиться, кто из нас стопроцентный кандидат на первую связь? Кому хватит отваги себя показать?
Глухов. Мне.
Лукинский. Ну, иди.
Полыгалов. Когда он сказал, что пойдет, от сердца у тебя отлегло?
Лукинский. Ты составил обо мне неправильное мнение. Вперед всех я не рвусь из-за моей интеллигентности, а не потому, что я побаиваюсь быть с женщиной тет-а-тет. Придет моя очередь, и я слабины не дам.
Малышев. А я без любви не знаю, что смогу.
Полыгалов. Я бы над тобой поглумился, но после твоих слов мысли у меня смешались… зачем тебе любовь?
Малышев. Затем, что она важнее всего.
Глухов. Любовь – галера. Любовь – каторга. Я любил, с фанатичным упорством ее любил, всецело! Мою безалаберную девочку это ни к чему не обязывало. Она жила, как жила – с вечеринками, подружками, да и мужиков не избегала… а для меня альтернативы ей не было. Влюбившись в нее в восемнадцать лет, к девятнадцати я в любви к ней укрепился, и когда она не возражала со мной пересечься, тыкался в нее губами, твердил, что на мои поцелуи ей бы следовало отвечать, она смотрела на меня невозмутимо. Для меня во всей Вселенной существовала только она, а для Мариночки наша Вселенная до размеров меня не сжалась. Мне составляли конкуренцию машины, мода, сессии, круизы… по странам Скандинавии она в него уплыла. Ее увозил теплоход, ну а я мысленно греб за ней на галере моей любви… параллельно с греблей и уму-разуму набирался. Чувства оказали на мозг стимулирующее воздействие, и он постановил, что он с ними справится. Спустя несколько месяцев он меня от нее освободил.