Фелипе тут же подался вперед, словно по сигналу.
– Как рука? Ожога нет?
– Нет, – на всякий случай Ксандер ещё раз осмотрел свою ладонь и обгоревший край манжеты рубашки, потом снова поднял глаза на иберийца. – Я не касался там, где горело. Сеньор.
Вроде бить не будут. По крайней мере, сейчас.
Ксандер всмотрелся в Фелипе, оценивая, волнуется ли он за своего вассала или ему просто любопытно. Внук дона Фернандо выглядел вполне искренне, и фламандец решил, что он заслужил некоторых объяснений.
– Я не знал, как ещё потушить свою сеньору. Поэтому облил водой.
Вряд ли им бы понравилось, если бы он стал сбивать с неё пламя скатертью.
– У нас такого ни с кем не случалось никогда, – уточнил он на всякий случай.
Фелипе вдруг рассмеялся легко, как смеялся до этого с кузиной.
– Отлично придумано! И, главное, сработало! Только, пожалуйста, не пытайтесь кинуть Беллиту в бочку с водой или запихнуть в фонтан. От этого она может разозлиться ещё больше… Вам что, не рассказывали о нашей маленькой особенности?
Фелипе выделил интонацией последние два слова и бросил на деда вопросительный взгляд, но дон Фернандо, похоже, вообще решил, что ситуация исчерпана, и безмятежно вернулся к своему ужину, лишь иногда вставляя негромкое слово в беседу, которую вполголоса продолжили его сын и племянник. Фелипе еле заметно пожал плечами, отрезал кусочек мяса – неловко, правая рука у него явно плохо слушалась, и повернулся снова к Ксандеру.
– Так получилось, сеньор, что во время сильных душевных волнений наш внутренний огонь становится внешним. А мы, как вы успели убедиться, личности порывистые и, кх-м, вспыльчивые, – он ухмыльнулся, но как-то невесело.
– Обычно наш Огонь просыпается у нас, когда нам исполняется одиннадцать-двенадцать лет. У Белиты не было и этого времени – её Огонь пробудился, когда ей было восемь. Она не была готова. А Огонь… он коварен, – голос иберийца стал тише, печальнее. – Он причиняет боль, прежде всего тому, кто несет его в себе. И эта боль ещё больше разжигает те эмоции, которые питают Пламя. Получается замкнутый круг, выйти из которого невозможно. Особенно, если в этот круг загнан ребенок, плохо контролирующий свои чувства.
Ксандер молчал. Ибериец явно рассчитывал на сочувствие, но кто сочувствует проклятым, тем более, если прокляты они справедливо? А в том, что потомки Альба, палача Нидерландов, прокляты по заслугам, во Фландрии не сомневался никто.