У нас было два больших тюка – с бельем, вещами. Одни тюк упал с машины. Мамин брат – ему было на тот момент четырнадцать или пятнадцать лет – выскочил и подобрал. Мы постучали, машина затормозила, сразу ведь не остановишься, он запрыгнул обратно, все обошлось. Дальше события помню смутно. Приехали на какой-то вокзал, сели на поезд, в грузовой вагон, и поехали в небольшой город Чкалов на Урале. Мы думали, что там-то мы поедим, они ведь в тылу не так пострадали. Но мы попали в семью патологически жадных людей. Всех приезжих расселяло сельское начальство, и нам достались такие хозяева. Может быть, там мы еще больше голодали, чем в Ленинграде. Помню, хозяйка пекла блинчики на маленькой сковородке – муку ведь тогда сложно было достать. Никому из нас она ни кусочка не дала. Запах этих блинчиков потом меня преследовал.
И мама, и дедушка старались что-то обменять на хлеб, на крупу. Каждый день мы ели баланду, непонятно из чего, или жмых. В баланде плавал обычно кусочек жира, один на большую кастрюлю. Мы ели из такой кастрюли всей семьей – бабушка с дедушкой, мамина сестра и мамин брат, наша семья. Фактически, это была горячая вода и маленькие кусочки жира. Голодные мы были все время. После войны уже мама рассказывала о нас: «Мои – молодцы, никогда ничего у меня не просили». И мы все выжили.
В Чкалове мама устроилась работать в совхоз. Там тоже ничего не давали, выносить было нельзя, проверяли. Мама была худенькая. Могла положить пару свекол под платье на грудь, или какие-нибудь две морковки под одежду засунуть. Это даже воровством нельзя назвать. Так делали все, иначе мор был бы и там. Хотя на входе всех внимательно осматривали, сумки проносить не разрешалось. Помню, что в Чкалове был аэродром. Молодежь крутила музыку на патефоне, устраивались танцы. Мы с сестрой ходили посмотреть и послушать.
Еще помню один маленький эпизод, когда мы жили в Чкалове. Тогда там лежал снег – белый-белый, машин ведь не было. Бывало, только одна телега за день проедет по нашей улице. В тот день мы все были дома, и тут дед в окно увидел отца, которого на десять дней отпустили в увольнение из армии. Дед, который сидел в этот момент и брился, как увидел отца в окно, так и выскочил в рубахе и кальсонах босиком на улицу, побежал к нему. Когда вспоминаю об этом, каждый раз на глаза наворачиваются слезы. Дед отца очень любил. Отец тогда на улице взял деда на руки и принес назад в дом.