Прежде мы с Хрусталёвым почти не были знакомы. Он знал, что я приятель Кудрявцева, а я знал, что он начальник центра подготовки пилотов деловой авиации, в котором работал мой друг. Если встречались на улице, здоровались, да и только. Даже лишним словом ни разу, наверное, не обмолвились. А тут он как-то вечером, буквально на второй день после моего приезда, пришёл к Кудрявцеву и с некоторым стеснением сказал, едва тот открыл дверь:
– Дело у меня сугубо личное. К вашему другу дело.
Я выглянул в прихожую. Поздоровался. Заметил бледность на лице гостя. Даже растерянность. Таким я его прежде не видел. Всегда он выглядел молодцевато, походка была уверенной, твёрдой. Сейчас он был чем-то подавлен, даже немного сгорбился от давивших его пока ещё неведомых мне обстоятельств.
Кудрявцев, сославшись на то, что нужно сходить в магазин, оставил нас, чтобы не мешать.
– Слушаю вас, Борис Петрович, – сказал я, протягивая руку.
– Пришёл по части вашей специальности. Новой, так сказать, специальности, – начал он.
«Надо же, – мелькнула у меня тогда мысль: – И здесь, в провинции, услуги наши оказались востребованными».
Если честно, не очень хотелось мне думать о делах, а потому ответил сдержанно:
– Я в отпуске, Борис Петрович, приехал отдохнуть от дел, которые в Москве надоели.
– А для меня это вопрос жизни и смерти, – с горечью в голосе проговорил Хрусталёв и с мольбой посмотрел мне в глаза: – Не просил бы, если б не так. Поймите… Да и, что касается гонорара, не обижу. Я человек, как вы понимаете, состоятельный.
Ох уж эти товарно-денежные отношения. Где же прежние, советские, бескорыстные, в большинстве своём!? Я сделал жест рукой и сказал проникновенно:
– Не в гонораре суть. Просто действительно устал. И если решу, что могу помочь, то не из-за этого вашего обещания…
– Каждый труд должен быть достойно оплачен, – убеждённо заявил Хрусталёв. – Я ведь тоже дело делаю, которое по душе, но не бесплатно. Выживать надо в смутные времена.
– Что ж, выслушаю вас, – сказал я, приглашая в комнату и указывая на кресло у журнального столика.
Сам сел в другое, напротив.
Вечерело, но сумерки ещё не сгустились окончательно, и можно было огня не зажигать, а потому, когда я потянулся к торшеру, Хрусталёв поспешно проговорил:
– Нет-нет. Если можно, пусть будет полумрак. Мне так проще рассказывать.