Немилосердные тугие струи бьют по голой спине, бедрам, животу, но мне хочется еще больнее. Внутри клокочет ярость, поднимается к горлу, оставляя во рту неприятный металлический привкус. Оседаю на пол и яростно тру щеки, пока они не начинают саднить. «Ненавижу, ненавижу». Хочется кричать в голос, ломать, крушить. «Почему? Почему она? Что он в ней нашел, в этой рыхлой белой бабе?» Про себя называю ее не иначе, как моль. Такая же бесцветная, безликая, никакая. Глазки с белесыми ресницами всегда опущены долу, виноватая улыбка, пухлые щеки. Хочется впиться в них ногтями и царапать, рвать, драть. Как же я ее ненавижу. Даже самой страшно.
Они ждут меня у выхода, держатся за руки, счастливые, блаженные. Если бы они только знали, какая ненависть меня душит. Ногти впились в ладони, силюсь улыбнуться. Чем шире улыбка, тем больнее вонзаются ногти в беззащитную плоть.
– Подвезти? Смотри, дождь накрапывает? – хочется повалить его на землю и бить, бить ногами, пока не выветрятся накопленные годами ненависть и злость.
– Нет, спасибо, прогуляюсь, – слышу свой голос откуда- то издалека.
– Ну, смотри, как знаешь, – приличия соблюдены, я тут же забыта, он кидается к двери, помогая сесть своей корове.
Небо налилось свинцовыми тучами, срываются первые крупные капли. Редкие прохожие бросаются врассыпную, нахохлившись, сидят на остановках, как воробьи на жердочках, жмутся к стенам под зыбкую защиту куцых козырьков, прыгают через лужи, удерживая над головами сумки, папки, пакеты. У меня нет зонта, да он мне и не нужен. Одевшись в завесу дождя, невидимкой скольжу по залитым ливнем улицам, загребая туфлями воду. Я не спешу, с мазохистским удовольствием упиваясь холодом, сыростью, забирающейся за шиворот, пробирающей до костей, заставляющей зубы выбивать дробь. Мне просто некуда спешить, меня никто не ждет. Стылая, неуютная квартира, да, быть может, Люся – полудикое, тощее существо с нутром дворовой кошки. Хотя, вряд ли. С Люсей у нас особые отношения – враждебный нейтралитет. Она не трогает меня, я – ее. Терпеть не могу кошек, но одной – тошно, а с собакой слишком много мороки. Как Люся напоминает меня. Та же озлобленность, недоверчивость, скрытность, готовность укусить руку, которая кормит. После того, как я ее стерилизовала, она кидалась на меня с шипением, отказывалась от еды, яростно сверкая блюдцами глаз на черной морде. Я лишь пожимала плечами: «Как хочешь». Через три дня Люсю отпустило, но любви ко мне этот инцидент ей ни прибавил.