Сергей прошел на кухню, заглянул в холодильник.
– Не мешало бы докупить кое-каких продуктов, – кроме хлеба и масла, в доме ничего не было.
Он оделся и вышел на улицу. Уже смеркалось. Стояла морозная безветренная погода, как раз такая, по его представлению, и должна быть в эти новогодние январские дни.
Скрипел снег под ногами. Зажигались уличные фонари. Куда-то торопились люди, по каким-то своим, им одним известным делам – к женам, к детям, к любимым, к своим друзьям и знакомым. И только ему спешить никуда не надо было. Все, что он приобрел в этой жизни – то при нем, а что потерял – уже никогда не вернуть.
Такое чувство, чувство одинокого волка, в последние годы часто приходило к нему, как вот и сейчас в этом огромном и чужом для него городе, среди десятков и сотен тысяч зажигавшихся огней, которые еще больше усиливали это одиночество. У него создавалось ощущение, будто бы сама Планета отторгла его вдруг, и он превратился в её спутник, маленький и одинокий во всей Вселенной среди холодно мерцающих миллиардов звезд, с высоты наблюдающий за всем происходящим на Земле.
– Что чувствовал японский Мастер-философ Такубоку, когда писал? – «Все люди идут в одну сторону, а я стою и гляжу поодаль от них на обочине»? – подумал Сергей. – Этого, наверное, никто точно, кроме него самого, не знает, но, исходя из моих настоящих ощущений и настроения, я бы сейчас сказал о себе то же самое.
В эту ночь он долго не мог заснуть, – то ли от выпитой в одиночку бутылки коньяка, то ли от резкого перепада атмосферного давления, которое он стал со временем ощущать. За окном шел снег тяжелыми, блестевшими при свете фонарей, хлопьями. Как в Афгане во время одного из разведвыходов в первую его военную зиму, когда падал вот такой же плотный и тяжелый снег…
И Сергей увидел мальчишку-афганца, а рядом с ним старого пастуха, с такой ненавистью смотревшего на него, Казанцева, своими страшными глазами, что по спине поползли мурашки. А снег падал все сильнее, постепенно превращаясь из ослепительно белого в кроваво-красный. Он забивался Сергею за воротник, в рукава и карманы его мабуты, стекая по телу кровавым потом, забивался в уши, в рот, в нос и оттого дышать становилось все труднее и труднее. Он попытался руками освободиться от этого страшного снега, расстегнуть или разорвать на себе одежду для этого, но руки совсем не слушались его. И тогда он закричал и, задыхаясь и хрипя, проснулся от собственного крика.