Мирону, считавшему французский язык ненужной прихотью для общения, не раз доставалось испытать на себе эту экзекуцию.
– Перечить моему нраву?! – орал на него взбешенный директор, услышав русскую речь на уроках французского, и тут же пускал в дело ферулу, ещё больше распаляясь от того, что Мирон молча сносит побои…
Вот так проходили годы, но знаний от такой учёбы прибавлялось немного…
В тот день директор был особенно не в духе, со свирепым видом ходил между притихшими воспитанниками, склонившимися над решением арифметической задачи. Мирон, выполнив задание, мечтательно смотрел в окно на проезжающие мимо экипажи. Стуча колёсами, они проносились по центральной улице, обдавая пылью не успевших отскочить в сторону прохожих. Сильный удар ферулой по спине враз прервал его мысли.
– Чего бездельничаешь?! В окно уставился! – прокричал над его ухом Эллерт.
– Я уже выполнил задание, господин директор, – ответил Мирон.
– Как? Так быстро?! Неправильное решение, – едва взглянув на первый лист выполненной задачи, грозно заключил он.
– Почему неправильное?! – возмутился юноша. – Как вы можете судить?! Вы только поверхностно взглянули на мою работу, не удосужившись прочитать её до конца!
– Заткнись, невежда! – помахивая ферулой, вскричал директор.
– Невежда – это вы! – потеряв самообладание, гневно выкрикнул Мирон. – Единственное, что вы в совершенстве знаете – это французский язык!
– Что!.. Что?! – задыхаясь от ярости, прошипел Эллерт.
В классе воцарилась мёртвая тишина, ученики сидели, втянув голову в плечи от страха, представляя последствия от последних слов Мирона.
– Да я тебя розгами до полусмерти отхлестаю! – взревел, багровея от злости, директор. – На скамью его! – крикнул он в класс и кинулся в угол комнаты, где стояла бадья с замоченными в воде тонкими, длинными прутьями.
Несколько учеников нерешительно приблизились к Мирону, опасаясь: удастся ли справиться им с этим крепким юношей.
– Чего медлите?! Хватайте его! – грозно приказал директор, набирая в руку толстый пучок розог.
– Прочь с дороги! – отшвырнул Мирон первого приблизившегося ученика и, хлопнув дверью, покинул помещение.
С решимостью больше никогда не возвращаться в пансион Мирон вернулся в родное поместье. Отец, наслышанный об уровне знаний учителей пансиона, не стал упрекать сына в содеянном. При таком обучении он вряд ли мог основательно освоить арифметику и геометрию, и тогда, к шестнадцати годам, при очередной проверке знаний в губернском управлении, у него была бы одна дорога – в матросы или солдаты…