Анастасия. Князь за кинжал и мольбы обрываются.
Гурышев. А почему ты думаешь, что он непременно убьет?
Анастасия. Да психопат он, твой князь…
Гурышев. Он народный заступник! Человек в высшей степени совестливый!
Анастасия. На твои крики ему бы прибежать.
Гурышев. Кому?
Анастасия. Батюшке твоему. Что у нас случилось, с чего ты на меня разорался… через стену он же не поймет, что ты в роль вошел. Для него лежит на поверхности, что ты орешь на меня. Раньше не орал, а сейчас разошелся. Развитием допустил мордобой. Причинение увечий скребком для краски. Ему бы попытаться предотвратить, но он в нашу комнату не врывается.
Гурышев. Он у себя не один.
Анастасия. Не до нас ему, разумеется! Чем бы мы с тобой друг друга с криками ни пыряли, от своей Елены Константиновны он не оторвется.
Гурышев. С Еленой Константиновной, я не думаю, что он обнимается.
Анастасия. Его рука у нее между ног.
Гурышев. Ладно тебе! Не говори, чего нет.
Анастасия. О его руке я тебе больше скажу. Его руку она себе туда сама засунула.
Гурышев. Сделаться для него особенной, она, конечно, преследует, но старика бы ей не распалять, а заботой его, пониманием… сын у него художник. Те же крылья и жену сына несут. Нам, художникам, до кого дело есть?
Анастасия. Ни до кого.
Гурышев. А до дочери?
Анастасия. Я, не поразмыслив, не ответила. Как же замечательно, что она не услышала. Ой, и закатила бы она нам, будь ее ушки рядом. Объясняй ей потом, что вырвавшееся не всегда идет от души. На мать, дурочка, обозлится, а ей бы не на меня.
Гурышев. На дедушку?
Анастасия. Ненаглядной внученьке, ты знаешь, кого он предпочтет. Елена Константиновна затмила ее на раз-два.
Гурышев. Ты не смешивай. Борьбу за его сердце придумала… кого бы он ни полюбил, любовь к внучке у него прежней останется. Кусок не отколется. Елена Константиновна при всем старании его не отгрызет.
Анастасия. Любить он может сразу нескольких. Но квартира у него всего одна. При мысли, что он ее не нам завещает, жутковато тебе не становится?
Гурышев. Страх во мне со смерти мамы сидит. Кого-то повстречает и судись потом с ним.
Анастасия. Суд обязан нашу сторону взять.
Гурышев. Какой судья попадется. Мне лицо закрыть хочется, когда судебное заседание я представлю.
Анастасия. А чего его закрывать?
Гурышев. От стыда. На весь зал утверждать, что отец у тебя невменяемый – это, мать твою, больно… перед памятью матери я не благоговею, но с отцом-то мы всегда ладили. И мне всенародно выжившим из ума его выставлять!