Поле, как поле. Летом я обожал по нему кататься на велосипеде до соседней деревни и обратно, а осенью ненавидел копать нескончаемый картофель. И наш,
и школьный.
А деревня, как деревня. Сплошь деревянная, небольшая, – дворов полтораста, а то и того меньше. Никогда не считал. Зато улицы, по которым в весеннюю распутицу невозможно пройти, были знакомы наперечёт. По названиям: первая, вторая, третья. Всего семь. Короткие и невзрачные, они крепко обнимали друг дружку, будто старались защититься от страшного рёва застрявшего газика – молоковоза да отчаянного мата пьяного шофёра, и робко тянулись белесыми дымами от печных труб к небушку, желая укрыться там от земной грязи да злобы. Но где им? Даже до облаков не доставали и оттого тихо плакали редким протяжным коровьим мычанием, навевающим тоску и уныние, да рыдали частым, дюже грозным, лаем собак. Я и сейчас их вижу. Родные мои деревенские улицы. И дом свой по середине крайней, той, что ближе всех к лесу. Дом, как дом. Обычный пятистенок. Каждое лето с ярко выкрашенными синей краской, под цвет изгороди, деревянными рамами окон, бесстрашно смотревшими в лес.
Лес, как лес. Каждые лето и осень мать таскала мен с сёстрами по грибы да ягоды, не забывая поучать: «Одну ягодку в рот, три в ведро». А потом, не слушая нытья да приговаривая, будто укоряя, жрать зимой первыми побежим, заставляла всё это лесное добро перебирать и чистить, тоскливее чего вряд ли что-то могло быть в этом неясном ещё мне Мире. Но и мама была права – самыми любимыми моими лакомствами были клубничное варение да солёные рыжие опятки. А однажды мы с Никой схитрили да нарвали в вёдра травы и лишь сверху поплотнее присыпали грибами. Мать хвалила, во какие молодцы. Добытчики, помощники, сколько собрали да как быстро. Ровно до того момента, как не зашли в кухню и не высыпали всё в огромные тазы.
А ещё лес тот некоторые сельчане горделиво называли тайгой, однако ею он не был. Тайга начиналась дальше, и я туда никогда не ходил. Как-то так вышло, но среди многочисленной родни, проживавшей в глухих сибирских деревнях, ни охотников, ни егерей сроду не водилось. Впрочем, изредка в памяти, из раннего детства, вдруг возникала огромная волчья шкура, висевшая в сенях. Я очень её боялся, но откуда она взялась и куда потом подевалась, никогда не интересовался. Теперь же подозреваю, дед мой в тайгу шастал, во что невозможно было поверить.