Наш дом, хоть и стоит за кладбищем, это уже городская улица Коммунистическая. Но только кроме деревянных, одноэтажных домишек да огородов здесь ничего нет. Все, что нужно для жизни, – магазины, баня, почта, Дом культуры и школа – расположены в общем-то не далеко, но, чтобы добраться до них, надо перейти дорогу, миновать пивнушку с ее извечной лужей, пройти по деревянным тротуарам до калитки в заборе, прошагать напрямик, огибая могилы, через кладбище, обойти церковь, а там уже и город.
В город без родителей мы не ходим. Если только кого-то из ребятишек посылают в магазин за хлебом. Тогда мы идем через кладбище целой ватагой. Так весело и не страшно. Поодиночке в город мы идем в обход, есть и такая дорога, но идти по ней очень долго. Вообще-то кладбище, про которое ходит много слухов, мы стараемся избегать. Но вот избежать походов в баню, которая находится как раз напротив кладбища, мне никак не удается.
К бане отец начинает готовиться загодя. Срезает березовый веник в рощице сзади дома, вымачивает его в кипятке, а потом проверяет гибкость веток прямо на своей руке – хлещет себя изо всех сил, оставляя на коже красный след. Все это каждый раз вызывает во мне законный ужас, поскольку я представляю, как этим веником он будет лупить меня в бане, как я буду вырываться и орать, а отец будет цепко держать меня одной рукой, а потом еще неожиданно обольет с головы холодной водой, приговаривая:
– С гуся вода, с мальчишки мово худоба.
Братик мой Женька еще маленький, сестры ходят в баню с матерью, поэтому процедура приготовления к парилке беспокоит только меня. Есть и вторая причина нелюбви к бане, которая состоит в том, что в баню мы ходим после обеда, а возвращаться приходится вечером в сумерках через кладбище. Отец мой человек строгий, за ручку меня никогда не держит, а, наоборот, посылает идти одного впереди. Идти первым между могилами в темноте страшновато, все кажется – маячит на пути что-то белое, а идти сзади еще страшней – вдруг схватит кто-нибудь, а отец и не услышит. В общем, кладбища я боюсь. Но после одного случая бояться перестал.
В тот раз все было как всегда. В бане я немножко поорал, пока отец хлестал меня веником, постонал из-за того, что мыло попало в глаза. Потом распаренного и завернутого в полотенце он выставил меня в предбанник, велел одеваться, а сам ушел в парилку. Я одевался, посматривая на занавешенные шторами окна и пытаясь угадать, очень ли темно на улице. И все же в душе теплилась небольшая радость – после бани отец обычно заходил в пивнушку, где покупал мне леденцы или пирожок с повидлом.