Я представляю, что сказала бы мама, если бы я попыталась рассказать ей про последние выходки Виноградова.
– Хочешь чокнуться – продолжай в том же духе! По нему плачет Кащенко, и он тебя с собой туда тянет! Пошли его в задницу, оформи официально алименты, слава богу, Варька записана на него. За хвост поймали тогда, ловкого твоего! И найди себе нормального человека, наконец! Или не ищи, а живи спокойно, ешь с аппетитом, и пусть смеется Варька! А не рыдает с тобой месяцами, когда твой ненаглядный любовник забывает, что кроме его вечно чешущихся причиндалов, у него есть дочь, в конце-то концов! – сказала бы моя мама и была бы абсолютно права.
Но разве не ты, мама, говорила мне когда-то, что любовь – самая большая ценность на земле? Моя мучительная любовь, придавливающая меня к этой земле, не дающая мне дышать, смеяться, видеть мир во всех его красках – это большая ценность, ее надо беречь, за нее надо бороться. Ведь моя любовь – это часть меня самой, я не могу ее оторвать от себя, как не могу добровольно отдать свою руку, ногу, даже ухо. А уж Саша Виноградов точно для меня значит больше, чем мое собственное ухо.
На следующий день после нашего странного разговора с Виноградовым меня весь день мутило. Я даже померила давление, и точно, – низкое, почти коллапс: восемьдесят на пятьдесят пять. Я пила крепкий сладкий чай, стояла в горячем душе, к вечеру стало вроде бы лучше, – вот если бы не мысли…
– Ты позвонила Милке?
– Нет еще… А ты где?
– Прошу тебя, не надо за мной следить. Неужели ты ничего не понимаешь? Ты только себе делаешь хуже.
– А ты не хочешь спросить, как Варя?
Я совершенно безнадежно попыталась попасть в то крошечное место в душе Виноградова, на которой написано: «Я – отец». Хотя моя мама считает, что у него нет не только такого места в душе, но и самой души.
«У него есть брюхо, есть гениталии и, к сожалению, мозги. Душа!.. Какая там душа…»
– Спрашиваю – отвечайте. Как. Варя. Общая дочь, хорошая девочка. Как она поживает?
– Варя нормально, Саша.
– Вот и славно. Звони Милке, потом мне.
Я понимала, что он задумал что-то странное, по меньшей мере. Но тем не менее нашла Милкин телефон. Поколебалась некоторое время. И позвонила. Милка была пьяна, но разговаривать могла.
– Ленуся! Ленка… – она заплакала.
– Милка, привет, ты как живешь? Что-то совсем не звонишь…