Вот отворилась дверь, в будку понесло холодом, и вслед за тем появилась фигура женщины в истертой синей шубейке, с лицом, облитым слезами и покрытым темными, словно чернильными, пятнами. Слез и пятен достаточно Мымрецову, чтобы увидеть под ними шиворот. Он начинает торопливо застегивать шинель и говорит:
– Где? – намекая тем на местопребывание шиворота.
Ему не нужно знать, почему и что? он давно убедился, что в этих слезах и синяках ничего не разберет сам черт.
– Ох, да недалечко, родной, – говорит старуха. – Туточко вот… к полю… Уж и наказал господь… О-ох!
– Потому, нам нельзя допущать дебошу, – торопливо говорит Мымрецов, надевая шапку. – Где тесак?
– Сократи ты его! Сделай твою милость…
– Палка где? Потому, мы не допущаем, коли ежели шум, например… Нам этого нельзя…
Палка найдена, и Мымрецов исчезает, куда призывает его долг, а будочница от нечего делать занимается исследованием причины синяков и слез; она знает все, что ни делается в окружности.
– Сынок ай нет? – спрашивает она старуху.
– Ох, нет, родная, не сын! Нету сыновьев-то! зять!
– Зя-ять?.. А то вот тоже у соседей поножовщина идет – ну, там сыновья!..
– Зять, зять, родная!.. Кровную детищу отдала – загубила. И ровно враг меня обошел, как отдавала-то я!.. За вдовца отдавала-то! конокрад, родная!.. Которые родные в то время случились, «что ты, говорят, делаешь? Что ты в гроб-то ее заживо кладешь?..» Дочку-то… Нет! Отдала… Прельщение от него уж очень большое было! «Век, говорит, кормить буду… до смерти…» Искусилась, да вот и вою… Только что, господи благослови, повенчали их, ан гляжу – уж он ее…
Конец ознакомительного фрагмента.