Иван с Остапом прибежали на свою позицию, а это ответвление от основной траншеи. Земляной бруствер прикрыт сосновыми ветками, еще вчера старый солдат Олизко посоветовал оборудовать укрытие. Сказав для немецкого снайпера расстройство. Остап осторожно высунул голову над бруствером, прижав ветки стволом винтовки, стал крутить головой, высматривая врага.
– Вань, а немец трусливый, не идет в атаку, минами только хлещет. Мужикам на первой достается, поливает как из ведра, а мы, получается, им на подстраховке. Командиры нас, не обстрелянных солдат, берегут. А Вань?
– Бойцы, быстро ко мне, – раздался за их спинами сердитый голос.
Обернулись. Стоял старшина роты, в руках держал тяжелый вещмешок:
– Мать вашу, вы почему вчера гранаты не получили, убежали на радостях, – грозно выразившись. – С вещмешками много не навоюешь. Разноси вам их, чтоб это было в последний раз, баловство не потерплю. Уяснили?! – и уже мягким голосом сказал: – Я вам по две бутылочки коньячка выдам, танк или бронемашину штыком не возьмешь. Смелее бейте врага, ни дна им не покрышки.
И вынул из мешка противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Солдаты бутылки окрестили коктейлем Молотова, старшина назвал их коньяком и отдал бойцам.
Старшине на вид не было и сорока. Иван не спускал с него взгляда, у старшины лицо выглядело как решето, в мелких рытвинах с темными крапинками. Иван подумал: до войны в шахте работал, осколки от угля лицо поранили.
Старшина ухватил долгий взгляд бойца, пальцев ткнул себе в щеку:
– В июле из-под Минска полк из окружения выходил, на минное поле наткнулись. В метре от меня товарища разорвало, а мне вот, – и снова потрогал лицо. – Все осколки ему достались. Вот как бывает на войне, берегите себя, сынки, – по-отцовски сказал и пошел дальше.