Вчера она закончила свой путь. Я не забуду выражение ее иссушенного лица. Она вцепилась в мое плечо, сжала болезненно крепко, я и подозревать не мог, что в своем полумертвом состоянии у матери может быть столько сил. Вся оставшаяся жизненная энергия, казалось, выплеснулась в этом действии. Я не забуду эти безумные глаза. Может быть, она еще будет являться мне во снах. В ночных кошмарах. Я держал ее за руку в тот самый миг, когда эта, когда-то прекрасная и полная энергии женщина, сделала свой самый последний вдох, после которого замерла, уже навсегда.
Сегодня, на закате дня, мы сожгли ее тело. Это ритуал, традиция местных. Вся деревня знала нас. Вся деревня собралась. Мы не стали идти наперекор старинному обычаю, который здесь чтят. В миле от деревушки раскинулась просторная полянка. Здесь тела людей предают погребальному огню, а когда костер догорает и мертвец обращается прахом, смешанным с пеплом, останки складывают в плотный мешок из шерсти, который предают сырой земле. А над местом захоронения в землю вбивают кол, к которому приделывают дощечку с именем той или того, чей прах покоится под знаком. Нам с сестрой, конечно, помогли сложить место для сожжения. Бревна и немного сена, ничего больше. Мы прикрыли тело нашей матери плотной серой тканью. Водрузили тело на место его последнего приюта. Огонь разожгла Хилда, как старшая дочь. В глазах ее стояли слезы, но ни одна не скатилась по щекам. Пламя погребального костра отразилось в зрачках моей сестры. Я тоже хотел сдержаться, но я, наверное, не столь крепок духом. Я был скорее книгочеем, а Хилда всегда была сильной, как наша мать.
Глава деревни, Хивия Дей, высокая женщина с белыми, словно снег, волосами, произнесла короткую речь перед тем, как факел коснулся бревна.
– Агды больше нет с нами, – мрачным голосом проговорила Хивия. – Увы, она ушла… Она была хорошей женщиной. Никогда не отказывала никому в помощи… Давайте надеяться, что, где бы Агда ни очутилась после своей… кончины, она не чувствует больше никакой боли.
Вся деревня слушала внимательно, каждый надел каменную маску скорби, которая была искренней, я уверен в этом как ни в чем другом.
Языки огня взвились в темнеющие и покрывающиеся звездами небеса на добрых четыре фута, если не больше. Бревна затрещали, заскрипели и застонали, занялось и то темное покрывало, коим мы укрыли тело. На сожжение пришли дети. Как только пламя разгорелось, родители поспешили увести чад подальше от костра. Постепенно, люди уходили, возвращались домой. Они выполнили свой долг. К тому моменту, когда свидетелей сожжения осталось совсем немного, я как будто потерял способность видеть. Слезы образовали плотную пелену перед глазами, сквозь которую весь окружающий меня мир расплылся, а огонь я видел как будто через толстый слой густого тумана. Я схватился руками за лицо. А потом обессиленно прижался к груди Хилды, положил руки ей на спину. А она свои руки на мои плечи. Я плакал. И она тоже. Даже Хилда не смогла бы сдержать слез над прахом матери. Одного родителя мы уже когда-то лишились. Теперь от нас ушла и вторая.