– Пусть подавятся своими бабками.
Она сложила объявление и убрала его в карман. Подошла к заполненной окурками пепельнице, выбрала подлиннее и закурила.
– А может, действительно?.. – мечтательно сказал Курт. – Штука… Два месяца жить. На море скатать.
– Ты что, дурак? – закричала на него Грета.
– Вчера ты принесла всего десять евро.
– И вместо того чтобы купить чая, ты купил эту дрянь! – Грета показала на пустую бутылку из-под водки. Курт язвительно усмехнулся, Ральф виновато пожал плечами.
– Без чая я могу прожить, без водки – нет.
– А обо мне ты подумал?
– Маленькая еще, не понимаешь.
Грета намотала на шею черный с черепами платок, накинула кожаную пошарпанную куртку и вышла наружу. Из домиков и палаток понемногу вылезали их обитатели. Все они были одинаково неряшливы, с опухшими лицами и мутными глазами. Кто-то пытался развести огонь, но ветер задувал едва просыпающееся пламя под грязную ругань пытающегося. Кто-то курил на крыльце вагончика. Кто-то включил магнитолу, и грубый гранж заскрежетал утренним горном коммуны, словно созывая жильцов на зарядку.
Гэндальф сидел на крыльце своей фанерной хижины и курил. Никто точно не знал, сколько ему лет; на вид – под шестьдесят. Его длинные седые волосы, из-за которых он и получил это прозвище, выбивались из-под старой широкополой шляпы, развеваясь на северном ветру.
Грета подошла и села на ступеньку ниже. Ее знобило, и она обхватила себя руками за плечи, чтобы согреться.
– Доброе утро. У тебя есть чай?
– Доброе утро, девочка. Только вскипел.
Гэндальф скрылся в хижине и вернулся с большой чашкой чая. Грета взяла чашку обеими руками и пила, обжигаясь, маленькими торопливыми глотками.
– Тебя знобит что ли, детка? Ты, случаем, не заболела?
– Чепуха. Холодно. Спасибо.
Старик засунул руку в карман и вытащил огрызок шоколадки, завернутый в фольгу. Обдул с него табачные крошки и протянул Грете, но Грета помотала головой.
– Лет десять не помню такой холодной весны в Берлине. Да, десять лет, точно. Помню, в девяносто пятом в Цюрихе… Но было еще холоднее. Минус десять, должно быть, и снег шел.
– Ты и в Цюрихе был?
– Богатый город, но скучный. Может, потому и скучный, что богатый?
– Когда ты последний раз был дома?
– Я дома.
Грета шла в сторону Остбанхоф, обхватив себя руками за плечи, и по пути заглядывала в урны. Ее сильно знобило. Похоже, температура поднималась. Забор, проходящий вдоль Кёпенике, был изрисован граффити, и эти тарабарские, изящно сплетенные в арт-бреде иероглифы сейчас вызывали у Греты тошноту.