Вторую половину дня я пыталась читать, обнаружив в гостиной, где утром пили кофе, полку с книгами. Приятно удивилась, найдя среди них любимых "Маленьких женщин", и уволокла потертый томик в комнату. Но даже хорошо знакомые сцены давались тяжело – я постоянно возвращалась к предыдущему абзацу, отвлекаясь на посторонние мысли.
Вечером пришлось обратиться с просьбой к этой журналистке, Тэйлор Эмери, так как я совершенно забыла перекусить в городе. Она, перехватив меня на лестнице с очередной чашкой чая, которой я пыталась утихомирить голод, и предложила вместе пообедать в городской закусочной. Я долго отказывалась, призывая на помощь всю вежливость и терпение, которых у меня и без того почти не осталось. В итоге попросила ее привезти мне пару сэндвичей. Это примирило Тэйлор с моим отказом поехать с ней лично. Почему она так настойчиво пытается влезть в жизнь всех встреченных ею людей? Это природное любопытство и делает из человека журналиста, или того хуже – писателя.
Шэннон не показывалась, возможно, она уехала из пансиона – я слышала, как кто-то прошел по коридору со стороны ее номера, а обратно не вернулся. Интересно, что у нее произошло? Странная девушка.
Хотя, кто бы говорил.
От столика я с книгой переместилась в кресло у окна, а оттуда – на кровать. Сама не заметила, как уснула, забыв погасить светильник.
Мне приснился страшный сон. Сон, в котором ничего не происходит. Кажется, там и меня нет. Есть древний проигрыватель, на котором крутится пластинка, со скрипом выхаркивая одну единственную песню. Очень старую, но знакомую всем от мала до велика. Пластинка вертится и вертится, песня никак не заканчивается. Жуткая, дребезжащая мелодия и надтреснутый голос – мужской, но похожий на женский.
«На цыпочках… по тюльпанам»…
Пластинка кружит и кружит, кроме проигрывателя в комнате ничего нет – иногда проскальзывает стена из голого кирпича и низкий потолок. Нет больше никаких звуков, нет возможности прервать песню, отойти подальше от надрывающейся пластинки. Песня ужасна, но еще ужасней – та безысходность, которую я снова чувствовала.
Голос тянул и завывал, все громче звуча в моей голове. Песня моего кошмара – реального, и, как я надеялась, давно позабытого. Когда она стала оглушающей, я проснулась. Виски ломили, наволочка сырая насквозь. Я потрогала щеки – ну точно, рыдала во сне. Не прошло и трех лет.