Прощение | Forgiveness - страница 2
Шрифт
Интервал
Ныне каюсь в том и леденею
До сцепленного с мыслью звена
Моей ДНК-цепочки.
«Как злобно ливень лупит снег!..»
Как злобно ливень лупит снег!
Ведь вроде оба – с поднебесья…
Меж ними там различий нет.
Но что-то в брате ливень бесит.
Что так же бел он и пушист,
хоть оба пали?.. Сам собою
стремится ливень заглушить
самосознание изгоя.
А ведь у них круговорот:
водой сольются – и на небо…
Там кто-то, видно, разберет:
кому – в дожди, кто – станет снегом.
Возможно ль падать, не ярясь,
коль время выпадать в осадок,
не втаптывая чистых в грязь
от невезухи, от досады?
О, Каин с Авелем весны!
Живу, влюблен. Но вижу это —
и ощущаю боль цены
за посещение планеты.
«Это дождь идет по серой мостовой…»
Это дождь идет по серой мостовой,
это ночь стекает в логово Луны.
Если вдруг уснешь на Запад головой —
видишь сны.
Это просто серый дождь по мостовой,
это просто ночь устала ждать зарю.
Это я уснул на Запад головой
и парю.
И проснуться мне не можется никак,
хоть артерии мои – как водосток…
Дождь проходит сквозь кровавые века
на Восток.
На Востоке дождь идет по мостовой.
А по следу снова стелется костер…
Человек упал на Запад головой,
руки к Северу и к Югу распростер.
«Когда поймешь, что одинок…»
Когда поймешь, что одинок,
сплети венок.
В стремнину жизненной реки
вплети родные стебельки.
А лепестки?..
Что – лепестки?..
Они отпали – вдоль реки.
Фото Жанны Гурвич
А тогда была девочка…
А тогда была девочка —
синеглазка, кокеточка.
Ну, такая хрусталинка,
лотерейный билетик!..
Все мечтал, все надеялся,
а мелькнула ракетою.
Отчего ж мы устали так,
не постигшие лета?
А потом была женщина —
безусловная, жаркая.
Было губ полнолуние,
осязание взгляда…
Как же мог я не сжечь себя,
разве кто-то бежал, как я,
и искал ново-лучшего
козырного расклада?
И потом были женщины —
не чужие, не жадные,
годы взявшие ласково
и легко, и нелепо.
Словно были завещаны,
от любви и от жалости,
ими: той синеглазкою;
той – сгоревшей до пепла.
Сердитый дом
Давно в мой город я приехал —
уж стал отцом, а был мальцом.
У нас в квартире было эхо,
а за окном – старинный дом.
Нештукатуреный и бурый,
два этажа, лепной карниз.
А за фасадом он как будто
обиду вечную хранил.
И, видно, потому там часто
я слышал женщин горький плач.
А дом был словно соучастник
их бесконечных неудач.
И, видно, потому там жили
такие злые пацаны.
Они нас били, мы их били —
и в этом часть его вины.