Мой генерал Торрихос - страница 6

Это сопротивление происходит порой в самых неожиданных и интересных формах. Об одной из таких форм сопротивления, происходившей в ещё не далёком прошлом в Панаме и Центральной Америке, и идёт речь в этом особом для мемуарной литературы труде весьма необычного для пишущей братии человека, каким был панамец Хосе де Хесус Мартинес.

Панама: вид с площадки у президентского дворца на деловой центр города на берегу Тихого океана

В тот поздний воскресный вечер ко мне пришли Эльда Мауд с мужем и Пабло Коннабрава. Эльда – самая красивая из всех женщин, которых я знаю. Её муж – член Компартии (Народной партии Панамы – пер.), а Пауло Коннабрава – бразильский журналист, высоко ценивший генерала Торрихоса. Наш разговор не клеился, тянулся с дырами длинных пауз, с молчаливыми взглядами, которые эстетствующие поэты называют смущёнными, порой меня охватывало чувство стыда. Но постепенно во мне зрело и созрело решение пойти вместе с ними в Собор.

Там, в Соборе, недвижно встречало длинную людскую очередь то, что называлось останками генерала Торрихоса. Как адекватно этой реальности и точно это слово «останки», обычно применяемое в таких случаях как щедрая метафора! Потому что то, что осталось от генерала, было действительно просто смесью его плоти и костей.

Понятно, что без малого в два часа ночи в Соборе было немного людей. И если мои товарищи пришли ко мне, чтобы разделить со мной свою огромную боль, то и мне нужно было разделить свою собственную боль и с ними, и с другими людьми, выполнив этот традиционный ритуал.

Когда какое-то действо не является особо важным, нет весомых причин не совершить его. И поскольку этот католический ритуал также не имел особого значения, я уверен, что генерал Торрихос не возражал бы, чтобы его применили и по отношению к его останкам. Не было так уж особенно важным и это моё прощание с ним в Соборе. Но и именно поэтому у меня не было никаких оснований не прийти сюда. А ещё у меня была глубоко интимная, почти физическая потребность в этом.

Ведь каким бы нам ни казался обычным любой ритуал, это вовсе не означает, что в нём нет места для глубокого чувства. Это относится и к поцелую, и к ритуальным объятиям. В Соборе же меня охватило смешанное чувство скорби, неловкости и стыда, в котором только сожаление и скорбь были обозначены чётко. Остальные чувства были как бы размыты. Но они жили во мне, хотя я до конца не понимал ни их, ни откуда и почему они возникли.