Нет, мне не послышалось, это действительно был голос Алека Романовича.
Любви, о которой я, кажется, не мечтала.
И любви, которая так со мной и не сбылась.
– Ладно, – будто выплюнула одалиска в рацию, расстроенная, что руганью ей взбодриться этим утром не удастся. – Сейчас принесут вам разрешение от города. Довольны?
Последнее, что мне нужно было в этот момент, – разрешение от города. Расческа, зубная щетка, шапка-невидимка, портал в другие миры, мексиканский душ и что-нибудь вместо пижамы и старого застиранного кардигана. Но никак не разрешение. От города, блин.
Я подорвалась с места, лелея надежду, что мне удастся ретироваться до прихода Романовича. Недоеденный круассан бросила на островок газона – пусть хоть голуби позавтракают. Зубами зажала кошелек, а руками схватила ключи от гостевого дома и картонную упаковку с двумя стаканами кофе. Однако стоило мне выгнуться в стойке, наметить направление движения наутек, как передо мной проявился он. Как на негативе – когда на однородном серо-черном месиве при проявке вдруг вырисовываются лица с цветами вверх тормашками – где черное есть белое, и наоборот.
Так и в моем утре – все встало с ног на голову.
Сажень в плечах, гренадерская стать, сухопарый, все такой же кучерявый. Все так же улыбается, чуть приподнимая один из уголков губ: ехидно, но с добротой. Хотелось взять парабеллум и выстрелить себе в непричесанную голову.
– Маша? – удивленно и радостно выступил Алек зачинщиком диалога.
Я попыталась ему ответить, но так крепко вцепилась в кошелек зубами, что удалось лишь кивнуть. Романович в некоторых вопросах был прозорлив, поэтому тут же поспешил освободить меня от «кляпа». Выглядела я как жалкий оборвыш, и лишь шелковые полы пижамы и наличие кошелька выделяли меня из касты шантрапы и голодранцев, из-за которых люди и остерегаются селиться в самом центре.
– Ты прекрасный пример того, как деньгами можно заткнуть рот любому человеку! – он улыбнулся следам, оставленным зубами на мягкой коже кошелька.
– Если честно, более неловкой встречи нельзя было и предположить, – я ссутулилась и зарделась.
– Даже боюсь спрашивать, что ты тут делаешь, – поддержал тональность смущения Романович.
– В одном можешь быть уверен: я тебя не выслеживаю. Иначе бы причесалась.
По ковру тротуаров замельтешили первые собачники, по периметру сквера дворники на пару с метлами танцевали котильон. И мы с Алеком – снова в едином пространственно-временном срезе. И сердце просит не то объятий, не то корвалола.