«Господи, вразуми! Людей во псах сих не вижу! Даже говорят-то невнятно, не по-низовски».
Вновь провел взором по лицам пленников. Ничего, кроме злости, не испытал.
Один из сего ряда, крепыш, глянул дерзко да плюнул наземь. Очи белые, чисто у чудина лесного. Нос длинный и на сторону скривлен – знать, драчун, забияка.
Князь медленно покачал головой и на вершок приподнял плеть, мол, не испытывай терпение, битый. Тот в ответ ухмыльнулся и разомкнул уста:
– Цего хоцешь, княже? В дом Святой Софии зайти? Не блажи, туто не сила новгородча легла, туто силишка, а сила-то идет москвицей яко сверцков да саранцу давить.
Взбешенный князь перекрестил дерзеца плетью. Тот, пав на колени от боли, поворотил к нему лицо и рассмеялся.
Тогда князь бросил Федору Давыдовичу:
– Смирять! Таковых – смирять! Пусть оставят им един нож засапожный на дюжину человек. Всем свободу дам, опричь знатных, те – ко государю, под охраной. Но из прочих любой, кто домой хочет, пусть товарища попросит губу ему отрезать, але нос, але уши.
– А ежели не захочет… резаться? – осторожно переспросил второй воевода.
– Тогда – в землю!
Федор Давыдович шепотом, чтобы не дать иным ратным людям понять, что вышло у него со старшим воеводою разгласие, сказал:
– Побойся Бога, Данило Дмитрич… Мы ж христьяне!
– Молчи! Я встречи не люблю. Пускай узнает Новгород, како с ним за все его измены обойдутся…
– Надо бы хоть волю князя великого узнать… Послать к нему за указаньем…
Но князь словно бы окаменел во гневе своем:
– Делай, как приказано! Я рука великого князя здесь, на Ильмене, я его воля, я его лицо! Делай.
Федор Давыдович отшатнулся от него, как от беса. А потом посмотрел на него странно, будто презренья во взгляд подпустил – да нет, быть того не может, чтоб младший старшему так-то, нет…
– Вот что, Данило Дмитрич… Я-то сделаю, а кровь – на тебе. За сей грех судиться с ними будешь на последнем судилище, у скончанья веков.
– А и буду! Бог видит, я…
Но Федор Давыдович уже отъезжал.
«Не понимает. Не княжеского рода, вот и не понимает. Не хватает ему соображенья!»
Князь отъехал с прибрежной опушки вглубь леса, к лагерю. Там уже копали могилы, а иные принялись бражничать, и стоило бы шумство́ сие остановить: иной отряд новгородских ратников рыщет неподалеку, надо бы поберечься. Дело не кончено, еще позвеним мечами о мечи.