На пустыре уже ходили и измеряли опаленный круг люди в тёмных плащах, и солдаты толпились в сторонке, и черная «Волга», и зеленые военные газики стояли по бокам. Но не было ни одного репортера и газетчика. В нашей стране так, если надо раздуть новость, ее раздуют. Если не надо и опасно волновать народ, всё тихо и шито-крыто. Сейчас передвигаться нельзя нам с чужим человеком без паспорта.
Сев на автобус № 5, я поехала на остановку Гагарина.
Ваня копался в машине, неторопливый и важный, и глыбистым айсбергом возвышался в большом заросшем саду и пятачке для машины. Дом этот был огромный и двухэтажный, принадлежал его семье, и было ему сто лет. Строил дом дед, яицкий казак. Бревенчатый с резными окнами и фронтоном врос он в землю первым полуподвальным этажом.
Сам Ванча всегда вызывал добродушным видом расположение к себе любого человека, который входил в дом или в отношения с этим человеком. Познакомившись, его уже никогда не хотели отпускать ни знакомые, ни друзья, ни женщины. Он казался легкодоступным и веселым, играл на гармони и гитаре, сыпал шутками. Был он всегда неряшливо одет, но это скорее был стиль, нежели любовь к неряшеству. По одному случаю можно было составить мнение о нём. Однажды в ворота постучались две женщины, проверяющие электричество, сняв показания счетчика, они остались пить самодельное вино, которое в огромных бутылях стояло повсюду, а потом стали часто наведываться за ради удовольствия.
А еще по одной черте характера можно определить его незавершенные фантастические проекты. Долгое время посередине двора зияла яма. Эта яма была притчей во языцех. Ванча хотел сделать бассейн для уток. Да так и не собрался. Вырыл яму в яблочно-вишневом саду и не велел трогать. Утки и собаки, без конца падали в эту яму. Да и сами мы с чертыханием, собирая вишню или яблоки, с опаской обходили злачное место, которое по весне заливалось водой. Утки и куры вольно ходили и летали по всему огромному двору, занимавшему немалую площадь, где-то на задворках висел обглоданный курами виноград и бегали свиньи в загородке. Тем не менее, всё это прощалось ему, как только он садился на крылечко и брал в руки баян или аккордеон, и выводил прекрасным голосом:
«Раз пошли на дело я и Рабинович,
Рабинович выпить захотел.
Отчего ж не выпить бедному еврэю,