Сорока перекинула надутый матрас через край бассейна, по лестнице взобралась на узкую приподнятую платформу и осторожно пересела на матрас. Она сняла с головы соломенную шляпу, положила ее на лицо и глубоко вдохнула запах хлорки, острый, как нашатырь, как удар под дых. Наверное, она переборщила с хлоркой, но за бассейном последний год не следили, и он позеленел от мха, грибка или чего-то еще.
«От ряски», – внезапно сказала она. Ее голос прозвучал так тихо, что остался в шляпе и на секунду отразился эхом. Сквозь щели в плетении Сорока видела солнце, голубое небо, деревья. До конца десятого класса оставался всего месяц, и она решила, приведя массу доказательств, что весь мир – это чья-то глупая шутка.
Но на солнце было хорошо. Матрас-пицца лениво плавал и мягко стучал о стенки бассейна, дул теплый ветерок, и Сорока на мгновение ощутила, как на нее робко нахлынуло умиротворение. Она опустила руку в бассейн и по запястье погрузила в прохладную воду, но потом вспомнила о свежей хлорке и вынула обратно.
В доме зазвонил телефон. Этот номер знала лишь горстка людей, и большинство из них были продавцами из телемагазинов. Она знала, что ее мать Энн-Мэри сейчас дома – уже напилась и смотрела телевизор, но телефон долго звонил и затих без ответа. Энн-Мэри отключила автоответчик несколько месяцев назад, но отец Сороки по-прежнему звонил каждый день в шесть часов, ожидая, что кто-нибудь возьмет трубку. Сорока любила представлять, что бы он сказал, если бы мог оставить сообщение. Тихий молящий голос вытек бы из дома, прокрался по траве, вскарабкался на край бассейна и заплыл прямо в ухо Сороке.
Он бы сказал что-нибудь простое, например:
«Энн-Мэри, пожалуйста, перезвони. Прошу, поговори со мной. Пожалуйста, дай мне шанс объяснить».
А означало бы это что-то вроде:
«Энн-Мэри, прости, что наша дочь застала меня с твоей сестрой у нас в спальне полгода назад, когда ты навещала друзей за городом, а Сорока должна была находиться в школе, но вместо этого прогуляла третий урок, чтобы залезть в твой прикроватный столик за нашей травкой и накуриться вместе с Эллисон, а потом съесть четыре пакета картофельных чипсов со вкусом барбекю. Прости, что мы с твоей сестрой были голыми и долго стояли, глядя на дочь/племянницу, не зная, что сказать, и даже не додумавшись прикрыться. Как будто время икнуло и застыло на месте, а мы втроем не могли понять, как это исправить и заставить его снова двигаться. Энн-Мэри, прости, что образ моего голого, полуэрегированного члена навсегда останется выжжен на внутренней стороне век нашей младшей дочери. Энн-Мэри, пожалуйста, перезвони. Прошу, поговори со мной. Пожалуйста, дай мне шанс объяснить».