– Куча заморочек, естественно, – закончила Клэр. – Иначе зачем тебе сидеть за этим столом? Иначе зачем бы ты разговаривала с Клэр «кучей-заморочек» Браун?
Но она улыбалась. Сороке пришло в голову, что это был самый долгий разговор с Клэр за всю ее жизнь. Неужели Сорока, как и многие одноклассники, записала Клэр в изгои, когда отец Клэр покончил с собой? Им тогда было одиннадцать или двенадцать. Новость распространилась по школе, как лесной пожар. Клэр не было целый месяц, а вернувшись, она оказалась абсолютно чужой. В коридорах ее преследовал шепот. Ученики опускали глаза, чтобы избежать разговора с ней. Учителя к ней не обращались.
– Куча заморочек, – повторила Сорока, но на самом деле ей хотелось сказать что-то вроде «прости, если я тоже тебя избегала».
– Честность – лучшая политика. – Клэр пожала плечами. – Я имею в виду, ничего страшного, если ты пока не знаешь, чего хочешь. Просто будь честна с ним и с собой, и эта хрень сама как-нибудь разрулится. Ты, конечно, не просила моего совета, но я знаю, что Бену в жизни приходится мириться со многим. Некоторые говорят одно, а делают другое, всякое бывает. Люди вначале его поддерживают, а потом сдуваются. Постой-ка, я сейчас похожа на его заботливую старшую сестру?
– Вообще-то да, – сказала Сорока, но снова улыбнулась. Ей нравилась Клэр. Ей нравился Бен. Все нормально. Все в порядке. Она выдумала себе ту лампочку в сарае. Глаза сыграли с ней злую шутку. Надо есть больше овощей.
– Блин, я неспециально. Уже молчу, – сказала Клэр. – Слушай, не хочешь чем-нибудь заняться после школы? Моя мама работает допоздна. Можно посмотреть фильм у нас дома или заняться еще чем-нибудь.
Сорока задумалась: если бы ее спросили неделю, несколько дней или даже пять минут назад, она бы ответила «нет». Это слово сорвалось бы у нее с языка еще до того, как Клэр закончила говорить. Но сегодня, сейчас, она задумалась. И вместо «нет» произнесла:
– Вряд ли у меня получится.
Клэр глубоко закатила глаза: – Так, если это из-за твоих заморочек или чего-то такого, то позволь сказать, что я считаю Эллисон Леффертс огромной кучей дерьма и лгуньей. Я не поверила бы ни единому ее слову, даже если бы она показала на небо и сказала, что оно голубое, поняла? Хочешь – верь, хочешь – нет.
Сорока почувствовала, как грудь наполняется чем-то похожим на счастье. И хотя она знала всю правду (или, по крайней мере, так ей казалось), Сорока ответила: