Когда мама с папой уезжают, я плачу и подолгу смотрю на мамин портрет, который висит над моей кроватью. Мне кажется, что она уехала и оставила меня, потому что я что-то сделала неправильно. Так уже было. Помню, как-то раз мама хотела посмотреть фигурное катание, а я раскапризничалась, потому что в это время показывали «Спокойной ночи, малыши». Мама обиделась на меня и уехала. В тот вечер я долго стояла перед ее портретом и просила прощения. Я маленькая и глупая. Лучше бы я уступила, тогда еще час или два смогла прижиматься к ней и чувствовать ее тепло и ласковую руку на моей голове. Я сама себе враг, потому что не умею просчитывать последствия своих поступков.
На Новый год мне постоянно дарят медведей, и это большая трагедия. Я всегда хочу чего-то другого, хотя бы куклу, но в моей компании больше мишек. Есть мамин медведь Майкл, мамин же кот в сапогах по кличке Маркиз, маленький Мишутка, медведица Муся, оранжевый с зеленым брюхом еж без имени и пара других игрушек. Зато у меня есть потрясающая кукла Флавия, приехавшая ко мне из Италии. Она похожа на настоящего ребенка и даже умеет плакать. Правда, дают мне ее нечасто. В основном она живет на шкафу, чтобы я ее случайно не сломала. Ее прислал один итальянец, Аттилио, которого бабушка вылечила от инфаркта. У нас даже есть его фотографии, на которых он изображен со своим большим семейством. В самом центре – его маленькая дочь Флавия, в честь нее и назвали мою куклу. В детстве я очень хотела велосипед, но мне его не покупали. Взамен велосипеда мне подарили хоккейную клюшку и шайбу, и я часто выходила с ними на улицу. Правда, передвигаться зимой было сложно: на меня надевали две пары рейтуз, несколько свитеров, а на голову косынку, тонкую шапочку и сверху теплую шапку. Со стороны я была похожа на маленького неуклюжего пингвинчика, переваливающегося с боку на бок и с трудом балансирующего на ледяном насте. Наверное, из-за этой закулеканности я часто болела, и бабушке приходилось делать мне уколы. Она грела на плите свой медицинский металлический ящичек, кипятила шприц и иголки и долго гремела ими на кухне. Я пряталась в туалете. Выманивать меня оттуда приходилось бабушке Шурочке. Ей, бедной, приходилось врать, что уколов не будет. Я каждый раз верила.
Из-за моего больного горла такое удовольствие, как мороженое, было запрещено. Оно всегда доставалось мне растаявшей белой лужицей, теплой и невкусной, что дико печалило. Когда мне в очередной раз что-то запрещали, мне очень хотелось вырасти и стать самостоятельной, чтобы самой решать: что можно, а что нельзя.