Первым в храм вошел дряхлый старик. Опираясь на кривую палку, служившую ему посохом, он, скрипя суставами, с трудом доковылял до середины зала и начал свою речь.
Основная масса просящих – пожилые люди. В детстве Калиса даже думала, что все жители Эрмемари, кроме суми и служек – старики. Тогда из наивного заблуждения Калису вывел настоятель Цуно.
«Обряд пяти прошений называется так неспроста, – пояснил он. – Его можно пройти всего пять раз за всю жизнь. Обычно люди припасают тасого-эма для особых случаев, которые зачастую так и не наступают. В итоге, многие либо приходят, когда их голова уже поседеет, либо не приходят вообще».
Задумавшись, Калиса прослушала речь старика, но она и так догадывалась, о чем тот мог просить: о здоровье и благосостоянии своих детей и внуков. Обычная история. В таком возрасте люди редко просят что-то лично для себя.
А место старца уже заняла молодая женщина.
– Кси-атуа-ноэ! Мой сын… он умирает! – запричитала она, упав на колени перед жрицами. По бледным впалым щекам катились слезы. Исхудавшее тело содрогнулось от плача. – Он еще совсем кроха. Умоляю! Спасите его!
Все внутри сжалось в тугой комок. Калисе хотелось успокоить несчастную мать, но жрицам не полагалось разговаривать с прихожанами, и она никак не могла утешить рыдавшую женщину. Калиса взглянула на Тиа. Плотная вуаль скрывала лицо сестры, но ее поза выдавала напряжение. Тиа потребовалось много времени, чтобы научиться сдерживать себя и не вскакивать с места всякий раз в попытках поддержать или даже обнять убитых горем людей.
Прихожанка продолжала что-то говорить, но за всхлипами и рыданиями слов уже нельзя было разобрать.
– Твои молитвы услышаны, – раздался звучный голос тар-атуа. Он заговорил так внезапно, что Калиса вздрогнула от неожиданности. – Кси-атуа выслушали тебя и передадут просьбу Творцу. С твоим ребенком все будет хорошо. Анреншен позаботится об этом.
Прихожанка нехотя поднялась на ноги и нетвердой походкой направилась к выходу. Около дверей ее ожидал монах, которому она покорно протянула руку. Мужчина обхватил тонкое запястье своей рукой и небрежно закатал рукав женского платья. Затем, взяв особый инструмент, напоминавший небольшую печать с острыми шипами, вонзил его в бледную кожу. Женщина вскрикнула от боли и попыталась высвободиться из цепкой хватки. Но монах уже много раз проделывал эту операцию – клеймил тех, кто проходил обряд тасого-эма. Он не обратил ни малейшего внимания на слабые сопротивления женщины и выпустил ее руку лишь после того, как затер ранки особыми чернилами, которые уже никогда не сотрутся.