Отца бабушка воспитала добрым и немного безвольным, но множество Томиных самых тёплых детских воспоминаний было связано именно с ним. Отец всегда придумывал что-то весёлое, они часто вместе гуляли, и Тома обожала вести с ним задушевные беседы. Бабушка сыном гордилась и любила его, даже немного болезненно, как это часто бывает у одиноких матерей.
Тома вспомнила вдруг, будто её укололи в самое сердце длинной ледяной иглой, как старушка приходила к ней в детский сад и помогала, если у неё приключались неприятности.
Натурой закрытой и недоверчивой Тома была уже с раннего детства. Сад вызывал у неё тошнотворный страх с первого дня. Она до сих пор помнила имя лишь одной милой и доброй воспитательницы, которая один раз отвела её домой, когда за ней не прибежала вовремя бабушка. Родители тогда задержались на работе. Остальное слилось в серый ком привычной и тоскливой печали. От детского невроза с Томой частенько происходили всякие несуразные происшествия. То она роняла сачок в аквариум с грустными рыбками, то не могла разобраться в несложных играх или слепить из спичечных коробков поделку – грузовик. У всех детей коробки склеивались как положено – Томины бунтовали. Пальцы не слушались и Тома с ужасом ожидала неминуемого презрительного взгляда другой, люто нелюбимой воспитательницы, с белыми от пергидроля волосами и очень яркой красной помадой на полных губах. Весь первый год младшей группы глубоко в Томином сознании шевелилось подозрение, что на досуге этим ужасным красным ртом воспитательница ест где-нибудь в тёмном углу неловких детей.
Когда Тома обливалась компотом или у неё совершенно промокали ноги на прогулке, а сменной одежды не было, бабушка приходила за ней, бормотала что-то ласковое и успокоительное, помогала переодеться. А Тома, сражённая очередной бедой, стояла как манекен, протягивая ноги и руки, казавшиеся ей двумя мягкими макаронинами. В такие минуты она умела быстро убежать в воображаемый мир, с тёплым летом и драгоценными бабочками, медленно и томно раскрывающими крылья на круглых жёлтых цветах.
И теперь бабушка вернулась в этом страшном сне, хотя раньше снилась доброй и улыбчивой, а Тома совсем не помнила о её смерти до момента пробуждения. Чтобы отвлечься от мыслей о ночном кошмаре, она вынула коробку со старыми фотографиями. Фотографии детей хранились в ярких альбомах, а с некоторых пор, благодаря всеобщей цифровизации оставались в облачном мире виртуальной памяти компьютера, даже не перемещаясь на бумагу. Но старые чёрно-белые фото лежали в мешочках и потрёпанных тёмных альбомах, их редко доставали на свет божий и разглядывали. Тома покопалась и нашла несколько глянцевых, с заломами фотографий, где на диване позировали её родители, она с братом и бабушка. Брату на фотографии было лет семь, Томе, соответственно, около двух. Мама была с модной в то время химической завивкой, папа в очках с тёмной, толстой роговой оправой, а Тома с братом в неказистой детской одёжке советского времени, хлопчатобумажные колготки (как они тянулись на коленках, отвисая вниз унылыми пузыриками!), у брата короткие штаны и рубашка, у неё – платьице с узорами, ручной вязки. Вязала бабушка, в условиях тотального дефицита умевшая делать это как добрый паук, с неимоверной скоростью. И у брата, и у Томы коротко подстриженные волосы, прямые чёлки. Тома смеётся, так что глаз почти не видно – счастливые щёлки, и держит маленькой ладонью руку бабушки. Фотография поставила всё на свои места, тревога улеглась, ощущение беды отступило.