Она помнила, как на городские улицы вышли пёстрые толпы, с надувными жёлтыми уточками и кедами, которые развешивали даже на фонарях. Что-то в этом было из детства… Как у наших у ворот, чудо дерево растёт… Не цветочки на нём, не листочки на нём… А чулки, да башмаки, словно яблоки… С больным горлом Тома пересидела тот стихийный бунт дома. Она с грустью смотрела на лица людей, ловила их настроение, их слова, которые резким шумом врывались в комнату из прямых трансляций. Бесчисленные молодые, юные, даже почти детские лица поразили её. Она с болезненной горечью смотрела на кадры, где мальчишка-старшеклассник, худой, плохо одетый, с красным на холодном ветру лицом кричал, захлёбываясь: «Мы здесь – власть! Сами вы, гады, держитесь!» Ему внимало озябшее в лёгкой одежде сиреневых кустов Марсово поле, на короткое время ставшее гайд-парком. Кого оно только не держало на своей широкой терпеливой спине: подмостки царских летних театров, солдат, которые вколачивали в пыль чеканный шаг, толпы гуляющих, даже северных ездовых собак, катающих на санках желающих, и такое было. Но детей, залезающих на фонари, и такое количество мирных водоплавающих всех форм и размеров, внезапно ставших символом неравенства, оно ещё не видело, и, наверное, сильно удивлялось.
И этот протест, расцвеченный разнообразными игрушками, что добавляло в него какое-то странное мультяшное ощущение гротеска, был явно не последним. Расколотое противоречиями общество было похоже на перезрелый гранат, лопнувший прямо на ветке дерева. Тома видела такой в южной стране и долго смотрела на это осеннее уродливое чудо.
Вечный и поэтому сакральный призрак всеобщего благоденствия, который, как мираж в пустыне, всегда кажется близким и легко достижимым, а потом превращается в очередное смертельное и бесцельное скитание по пескам, наверное, нужен душе человека, размышляла Тома. Странно не мечтать о потерянном рае, даже убедившись, что построить его силами воодушевлённых человеческих масс, невозможно. Котлован остался незавершённым, но в него падают и падают бегущие люди, и крикнуть: «Беда, барин, буран!» некому, лошадки давно везут пустую кибитку.
Тома ехала по полупустому в этот час пригородному шоссе и смотрела на гигантские билборды с цифрой один, оставшиеся с майских праздников. Среди них неожиданно мелькнуло лубочно сделанное изображение Ксении Петербургской, с какой-то молитвенной надписью. Повесили его совсем недавно. Тома хмыкнула и рассердилась одновременно. Идеологические политтехнологии на высоте. Праздники и святые – чем ещё утешить население? Невыносимо стала болеть шея, настроение окончательно испортилось. И в довершение кольнула-вспомнилась фигура старика-монаха из недавнего сна.