Вокзал, как обычно, напоминал улей. Встреча столичных поездов – это дачная традиция. Пестрели дамские шляпки, разноцветные ленточки, мальчики, девочки, привычный шум-гам. И тут я сразу заметила его… Как он выделялся из толпы! Высокий рост, осанка, широкие плечи, пепельный цвет волос. Нет, спутать его ни с кем другим невозможно. Он уверенно направлялся к нам.
– Познакомитесь, – сказала Юленька, – Леонид Левандовский, мой муж.
Сдержанная улыбка прошла по его лицу, затронув уголки глаз.
Сколько слез было пролито в тот вечер! В своей комнате, смотрясь в зеркало, я увидела капризное девичье лицо: большие глаза под широким мазком бровей, по-детски выпяченная нижняя губа, толстые щеки, толстенные черные косищи. Рядом неизбежно всплывал образ точеной красавицы Юлии. Я понимала всю безнадежность своей любви. Мне – 16, а он такой взрослый и женат на самой красивой женщине на земле! А снизу, как назло, доносились веселые голоса, там готовились к завтрашнему пикнику, гремели посудой, изредка по клавишам пробегала чья-то рука. Как я ненавидела эти звуки, будто смеющиеся над моей драмой. Не понимала, да и не могла понять, что в тот вечер была по-настоящему счастлива, потому что думала, что родители вечны.
В день нашего знакомства я зарисовала карандашом его портрет. Этот рисунок всегда был со мной. В комнате Бебе, выходившей окном на дачу Гобержицких, я ничего не тронула, ведь вошла я сюда как гостья. Только на столик, между икон в фольговых украшениях, за которыми были заткнуты веточки вербы, поставила карандашный портрет Леонида. И теперь, лежа на узкой кровати няни, я всматривалась в морщины старых лиственниц соседней дачи, мечтала и вспоминала, словно перелистывая страницы романа.
* * *
Лето миновало. В ежедневных заботах о хлебе насущном, о том, как прошел день, и что ждет завтра, и конечно, в непрекращающихся раздумьях о маме и сестре.
Навожу резкость, и в прицеле бинокля Аглаи Тихоновны очерчивается курзал со шпилевидными башенками. Сестрорецк. А справа Тотлебен. Кронштадт. Купол собора теряется в туманной мгле. А вот ближайший к нам форт Обручев. Засмотревшись в бинокль, наступаю на стебли тростника. Он не растет на финляндском побережье, я знаю, что его принесло сюда оттуда, из Петергофа, из России. Часами брожу по заливу, сижу на корнях сосен, словно ощупью взбирающихся по береговым уступам. Среди них одинокая молодая сосенка, которую мы заприметили еще прошлым летом – единственная моя собеседница. Теперь редко кого встретишь на берегу – Мерихови стал прифронтовой полосой.