Снова кисть оказалась у нее, и теперь на моей спине что-то вырисовывалось. Когда она закончила, я сразу лег на том же месте на ватман, чтобы отпечатать на нем очередной рисунок. Она сидела рядом недалеко от моей головы, и давила на мое тело с усердием реаниматора.
– Перекинь ногу на другую сторону, – говорю ей я, и она повинуется с потерянным взглядом, утопающим в страхе, оказываясь вагиной перед моим лицом.
Вся она вымокла до изнеможения, бедняжка. Ее вагина сочилась будто свеже выжатый лимон. Я бы лучше тут уже ничего не сделал. Процесс поглотил ее окончательно и безвозвратно. Но я попробовал нащупать языком клитор и она застонала.
– Так! Все! Нам нужно закончить! Вставай! – резко, и как-то ослаблено подорвалась она с меня с заметной слабостью в теле, которое говорило о ее сожалении…
Мы встали и взглянули – это было красивое зеленое дерево, похожее на многолетний дуб.
– Это что? – спросил я, стараясь не намекать на то, что я могу быть временами немножко дебилом.
– Это мудрость.
“Я и мудрость?!” – подумал я. Что-то из области никогда мной не признаваемого. Но я принял ее взгляд, возможно отчасти она была права насчет Бога и насчет мудрости. И мне было приятно слышать это и видеть. Под конец мы заполняли картину брызгами красок различных цветов, отпечатками наших рук, ног и полужопий, из которых мои были похожи на ватмане на легкие какого-то курильщика неизвестной космической дряни, а ее на два разделенный болью слабоумия полушария головного мозга. Мы рисовали и смеялись друг с друга, измазываясь в краске, как окончательно ополоумевшие люди. И это было красиво.
Мы несколько раз принимали душ, смывая засохшие куски краски с наших тел. Я помогал ей, а она завороженно наблюдала за тем, как отмываюсь я. Фиолетовая краска оставляла следы, как будто это синяки после ударов лозиной. Мочалка едва помогла все отмыть ценой собственной смерти. Помывшись, я отблагодарил ее вкусным ужином и не менее вкусным сексом, который забрал у нас всю ночь, пока мы не упали изнеможенные нашим настоящим, где одно мгновение стоило для меня больше, чем некоторые года моей жизни: я засыпал с теплым воспоминанием, как терлись наши руки под покровом краски божественных ощущений… А картину я оставил на полу, чтобы ночью господь мог заглянуть ко мне в комнату и увидеть то, что и нам было не под силу понять…