– А что?
– Ваше тело исчезло.
Делаю вид, что хочу сказать, что мое тело живо-здорово сидит тут, и тут же одергиваю себя.
– Ничего себе…
– Вы об этом ничего не…
– …да вы поймите, – я хватаюсь за голову, – я вообще не понимаю, что происходит! Честное слово, мне страшно просто, я уже ночами не сплю… а что если это я что-то вроде своего будущего увидел, и не сегодня-завтра меня вот так кто-нибудь пепельницей грохнет?
– Ну что вы, с чего вдруг… – следователь пытается меня утешить, понимает, что никакого утешения быть не может, и дальше может произойти что угодно.
– А книга…
– …какая книга?
– Унисонник… она тоже пропала?
– Нет, вот она, целехонька…
Мысленно киваю сам себе, отлично, все получилось именно так, как хотел, они в жизни не догадаются, что тело надо искать не здесь, не в этом мире.
Не выдерживаю, спрашиваю:
– А книгу… можно я себе забе…
– …извините, это следственный материал считается, никак нельзя…
Следователь поворачивается ко мне в три четверти, смотрит на багрово-дождливый октябрь за окнами, на книгу, мою книгу – этих нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы застрелить его. Как чисто получилось, говорю я себе, я думал, крови будет больше…
Открываю миры – последний раз, чтобы перекатить умершего в тот, чужой мир, там тоже багряно-дождливый октябрь, тоже капельки тумана на окнах.
Открываю «Унисонник», чуть подернутый капельками крови, на сто двенадцатой странице, здесь я остановился, отсюда надо перепечатывать дальше. Если все пойдет по плану, через неделю можно отправлять в издательство, конечно, в «Вечное Перо», которое есть, а не в «Пегастру», которой нет…
– Ма-а-м! Ну, маа-а-ам!
Звезда бежит вверх по лестнице, в комнату звезденка.
– Ма-ам… а я не умру?
– Ну что ты, маленький, конечно же, нет.
– Ма-ам!
– Что такое?
– Мам, а звездоктор придет?
– Конечно, придет, и тебя вылечит, и все хорошо будет.
Звездоктор приходит ближе к вечеру, если здесь вообще можно говорить про какой-то вечер, у звезд не бывает утра, дня, и вечера, и ночи, вернее, у них вечная ночь, потому что звездное небо, и вечный день, потому что они светят сами себе. Звезда с почтением смотрит на вошедшего, надо же, человек, а звезды в беде не оставит, вот так вот бегает по вызовам, меряет температуру, шесть тысяч по Цельсию, десять тысяч по Цельсию, пятьдесят четыре…