. Присланная им хроника носит следы тщательной проверки по московским архивам: возле дат стоят крестики и знаки вопроса, некоторые даты исправлены карандашом; в обновленной версии, составленной в Москве, даже особо указано, какие сведения исходят от «т. Берии», а какие взяты из своих источников
[23]. Встречаются такие пометы карандашом, как: «Март 1902 года—арест, неверно. Есть у нас документ об аресте 5.IV.02 года, те же данные, что у Берия»
[24]. Таким образом, даже казалось бы близкие помощники Сталина не могли прибегать к нему самому как к источнику. Он оставил за собой роль арбитра, принимающего или отвергающего предложенный вариант. К примеру, 20 февраля 1938 г. директор ИМЭЛ В. Адоратский обратился к Сталину с официальным письмом о том, что Музей революции хочет использовать на выставке, посвященной Г. К. Орджоникидзе, фотокопию документа Департамента полиции, касающегося Сталина и Орджоникидзе, и приложил указанную фотокопию «на Ваше разрешение». Сталин наложил лаконичную резолюцию: «Не стоит»
[25].
В делах сталинского архива сохранилось значительное количество образчиков представленных на согласование текстов о нем с его резолюциям^[26]. Иногда он кратко, но выразительно мотивировал свое решение, как, например, случилось с опусом его детского приятеля Г. Елисабедашвили, решившего написать о детстве и юности Сосо Джугашвили: «Против опубликования. Кроме всего прочего, автор безбожно наврал. И. Сталин»[27]. Но главный мотив этих резолюций сводился к ссылкам на базовые тезисы русского марксизма о партии и роли личности в истории: «Зря распространяетесь о „вожде“. Это не хорошо и, пожалуй, не прилично! Не в „вожде“ дело, а в коллективном руководителе – в ЦК партии»; «Упоминания о Сталине надо исключить. Вместо Сталина следовало бы поставить ЦК партии»[28].
Исследователи фонда Сталина полагают, что даже при формировании своего секретного архива он тщательно следил за тем, как эти материалы будут обрисовывать его образ, и заботился о создании впечатления скромности и нелюбви к избыточной лести[29]. Впрочем, заглянув в некоторые из отвергнутых им сочинений, нельзя не заметить, что Сталин не был лишен определенного чувства меры и отказывался выпускать в свет тексты действительно нелепые или не учитывавшие нюансы столь тщательно продуманного образа