– Что такое? – как бы не очнувшись и еще в полусне от великих дум, возбужденных утомительным и важным спором, произнес один из собеседников, повернув к Максиму Ивановичу величественно осоловелое лицо с величественно осоловелыми глазами. – Что такое – без покаяния и причастия?
– Больше ничего, – продолжал Максим Иванович, видимо сконфузившись: – я говорю, что одна старуха от этого вот самого… принуждена была скончаться без покаяния и без причастия.
– Какая старуха?
– Кухарка, Аксиньей Васильевной звали…
– Без покаяния и без причастия?
– Скончалась без покаяния и без причастия.
– От направления?..
Максим Иваныч сильно затянулся папиросой и робко ответил:
– Да-с, от этого, от него…
– Чорт знает, что вы говорите. Я ничего не могу понять.
Кто-то из собеседников неожиданно звонко засмеялся, и олимпийское величие, царствовавшее в беседке, рассеялось в миг. Максим Иванович совершенно сконфузился и как-то пискливо бормотал:
– Чего же вы смеетесь? Я, ей-богу, совершенно по сущей правде говорю вам…
– Без покаяния и без причастия? – переспрашивали его среди смеха.
– Да! И без покаяния и без причастия, – с какой-то напускною твердостью проговорил Максим Иванович.
– От направления?
– И тут нет ничего смешного. Да-с, от направления… Вы же целый вечер изволили сами излагать, что открылось, например, направление для ближнего… То есть, чтобы пользу всячески… Так ведь вы утверждали?
– Так, так.
– Ну, а я больше ничего, привожу вам пример, что существовала некоторая старуха Аксинья Васильевна… Ну… Ну – и от этого самого действия в пользу ближнему скончалась бог знает как…
– Знаете, Максим Иваныч, вы расскажите всю эту историю подробно, а то решительно понять ничего невозможно. Вы не обижайтесь…
– Я не обижаюсь, я только…
– Рассказывайте, рассказывайте, а то это чорт знает, что такое: какая-то старуха скончалась на пользу ближнему без покаяния и без причастия – ведь тут ничего даже и сообразить невозможно. Рассказывайте!
Но Максим Иванович медлил.
– Я, видите, что хотел сказать, – всячески желая выяснить свою мысль, проговорил он: – вот вы говорите, на пользу… а что, если выйдет безобразие? И почему?
– Ну, ладно, рассказывайте. Там увидим. Кто такая старуха? Знали вы ее?
– Я ее двадцать лет знал… Старуха самая обыкновенная…
– Нос в табаке?
– Нюхала и табак… В прежние времена живала она все больше по постоялым дворам, в артелях, То судомойкой, то стряпухой, а я-то узнал ее, когда уж взяла ее к себе одна моя знакомая старуха, сжалилась над ее старостью. Ей в ту пору было уже шестьдесят лет, и ее уж два раза переехали на масленице чухонцы. Ну, словом, старуха самая обыкновенная, в морщинах, в котах и шерстяных чулках, грязная и дураковатая, и стряпала скверно. Хлебнешь, бывало, ложкой – хвать, мочалка или щепка… Всего в течение жизни ее переехали лошадьми восемь раз, в последний раз так, что слегла и уж не встала… А то полежит за печкой недели две, ничем не лечится, только просит испить, думаешь – вот-вот скончается, а она и выползает… Обокрали ее в жизни четыре раза, обокрали начисто, дотла. В такие минуты она не плакала, как другие, но мрачно ожесточалась и худыми руками норовила затянуть платок вокруг шеи либо просила ножа… Увидишь ее в такие минуты, скажешь: «Будет тебе, Аксинья Васильевна! На, вот, на счастье двадцать копеек, у меня рука легкая, опять наживешь…» – «Ой ли? Легкая ли рука-то?» – «Легкая!» Возьмет деньги и начинает жить, ждать молодого месяца… И не понимаю, зачем ей деньги и откуда у ней к ним такая жадность необыкновенная… Так и трясется! Ни копейки ни на что не тратила, а все мечтала какой-то клад еще разрыть… Ну да все это вовсе не нужно вам знать, и незачем об этом распространяться, это я только так…