Доклад публикуется по машинописному тексту, хранящемуся в Архиве ИМЛИ (Ф. 36, оп. I, ед. хр. 104). Ссылки на источники, приводимые автором в скобках, даются в соответствии с современными правилами оформления бнблиографического аппарата. Он отпечатан на бумаге желтоватого цвета большого формата (в настоящее время ветхой: первая страница серьезно повреждена, и текст восстановлен по обнаруженному на обороте одной из последующих страниц черновику, края многих листов обтрепались). Слова на иностранных языках вписаны рукой Г. И. Чулкова фиолетовыми чернилами, часто скорописью, что крайне затруднило их транскрибирование. Этим объясняется то, что некоторые буквы латинского алфавита даются предположительно. Фиолетовыми же чернилами сделаны и немногочисленные вставки и исправления, учтенные при публикации. Текст обрывается на 13-й странице.
Внимание к религиозно-философскому наследию B. C. Соловьева сохранялось у Г. И. Чулкова на протяжении всего его творческого пути. Одна из первых его литературно-критических работ «Поэзия Владимира Соловьева» появилась в «Вопросах жизни» в 1905 г. В ней содержалось противопоставление религиозно-философской системы русского ученого его поэтическому творчеству, в котором Чулков обнаружил «великий черный разлад», свойственный его душе, и «черную победу» смерти, несовместимые с «ЛЮБОВЬЮ и ТВОРЧЕСТВОМ здесь, на ЗЕМЛЕ». «Между сияющей ледяной вершиной и цветущей долиной разверзается пропасть. Перебросить через эту пропасть мост не сумел Соловьев, как не сумело это сделать все ИСТОРИЧЕСКОЕ христианство»[2], – утверждал Чулков.
Впоследствии Чулков изменил свое мнение о философии и поэзии B. C. Соловьева, хотя в рассказе «Отмщение», напечатанном в 1916 г. (сборник «Люди в тумане»), он снова вернулся к первоначальной своей трактовке, создав, с опорой на личность философа, образ известного писателя, отвергающего «земную» любовь, но которого, как бы мстя, настигает в конце жизни безответное страстное чувство. В целом же на протяжении всей своей жизни Чулков оставался верным «соловьевцем». В публичных лекциях 1908 и 1912–1913 гг. он постоянно обосновывает символизм как сочетание эстетической теории Владимира Соловьева о «магическом искусстве» и идей Достоевского о «реализме в высшем смысле». И не случайно заключительным эпизодом в его неопубликованном биографическом романе-исследовании «Жизнь Достоевского» (1932–1934) стала сцена похорон, когда за гробом писателя неотступно следят «странные глаза» присутствующего здесь молодого человека – Владимира Соловьева.