От жизнерадостного, энергичного директора остался лишь прежний юношеский блеск в глазах. Он с трудом мог сидеть на кровати. Руки и ноги едва им управлялись, они дрожали от малейшего напряжения. Обширный паралич сковал его, но он боролся, и, спасибо судьбе, я сумел помочь ему в той борьбе за существование. Меня он, похоже, не признал, тогда как я узнал его сразу. Лечащий врач оказался, не погнушаюсь этого слова, матерым психологом, изучив меня, она точно расставила приоритеты. Мне стало стыдно жаловаться в его присутствии на свой мелкий недуг. В сравнении с его бедой своя казалась надуманной. Врачей Георгий Константинович встречал всегда сидя – самое большее, на что был тогда способен.
Послышался шум голосов, дверь распахнулась, и палата зашуршала накрахмаленными халатами. Врачи встали между мной и Георгием Константиновичем.
– Рогора сакме, пативцемуло?![1] – обратился главврач к Георгию Константиновичу на родном языке, присел рядом и тепло обнял его за плечи.
Тот хитро улыбнулся и начал не с жалоб – он возбужденно заговорил о своих достижениях. Посмотрел на меня без лукавства и четким речитативом, глядя в мою сторону, почти продекламировал:
– Извините меня, господа доктора, но теперь я лечусь по новой прогрессивной методике восходящего светила. Посмотрите, какой успех: я сам держу ложку!
Он легонько, но уверенно постучал ложкой о графин. Врачи, улыбнувшись, переглянулись. Главврач взъерошил мне волосы:
– Доцендо дисцимус – уча, учимся?
С Георгием Константиновичем я чудесным образом забывал о своем недуге. Мысли ворохом комкались в отдаленных уголках сознания, сердце стучало порой ускоренно и громко, но рецидивов за время общения с ним больше не возникало. Порой они зрели, пытаясь выскочить из затаившихся глубин, но я научился «подминать» их на подходе. Открылся новый для меня смысл жизни, вытесняя все мелкое. Я задался целью поднять на ноги моего беспомощного протеже, благо и он горел не менее яростным желанием победить злой недуг. Если каждое утро я начинал с разминки, заставляя повторять за собой нехитрые упражнения своего соседа, то он не позволял мне ни на минуту уйти в себя, развлекал невероятными историями из своей жизни – его притчами до сих пор полнится голова. С моей помощью он встал на ноги и подошел к раковине умывальника – я помог ему умыться. В первый раз он, несчастный, согбенный, с оттопыренными неуклюже руками, сам вернулся к кровати, тяжело, но самостоятельно сел на нее. Обильные слезы катились из его глаз – он беззвучно плакал. Единственный раз за все время общения я увидел его слабым. Хотя слезы его я воспринял не как его слабость или безысходность – они увиделись мне слезами радости от рождения нового смысла в его жизни.