Пока я чистил картошку, варил цветную капусту и жарил шницель, мы обдумывали дальнейшие действия. Я совершенно не боялся каких-то опасных последствий, например, что нас арестуют или конфискуют материалы. Мы напрашивались на неприятности.
Официальные письма из судов и прочих инстанций всегда выглядят так, словно их единственная цель – вызвать у адресата ощущение полного бессилия или слепую ярость. Теперь нам оставалось ждать, чья возьмет. Это было не только состязание между нами и адвокатами, но и первая проверка системы, которая в теории казалась столь продуманной и неприступной.
Мы попросили адвокатскую контору уточнить, о каком именно клиенте идет речь. Мы охотно подключим к делу подходящего адвоката.
На самом деле не сказать чтобы в нашем распоряжении имелась целая команда адвокатов. Если быть точным, нам добровольно помогала одна-единственная юристка. Ее звали Джули Тёрнер, она жила в Техасе, и прошло несколько тревожных дней, прежде чем удалось с ней связаться. Тем не менее мы делали вид, будто за нами стоит целый юридический отдел.
По такому случаю я взял себе фамилию Шмитт. Не особо изобретательный ход – так звали моего кота. Нам рассказывали, что крупные банки не брезгуют натравливать сыскные конторы на неугодных им людей, и я решил защититься от возможных частных сыщиков. Мне совершенно не хотелось, чтобы кто-то совал нос в мои дела. После истории с «Юлиусом Бэром» имя ко мне приклеилось. В прессе меня отныне называли Даниэлем Шмиттом, и никак иначе.
Последующие дни я пытался, насколько получалось, работать дома. В середине дня я хватал под мышку какой-нибудь старый прибор и со словами: «Важный эксперимент, до завтра!» – спешно махал рукой начальнику. Если у меня на работе звонил мобильный, я убегал на девятый этаж на склад.
Скоро начали приходить новые имейлы. На нашу сторону встали многочисленные американские движения в защиту гражданских прав и прессы. Все-таки речь шла об исконных американских интересах: защите информаторов и свободе слова. Проблема стояла давно и много обсуждалась: человек хочет рассказать о несправедливости на своей работе, но связан по рукам и ногам жесткими договорами и статьями о неразглашении. Причем в Америке тема информаторов-разоблачителей осмыслена гораздо глубже, чем, к примеру, в Германии, где разоблачителя традиционно считают не героем и борцом за информационную свободу, а скорее предателем.