Отведя телефон ото рта, Ганси сказал:
– Адам думает, что видел у себя в комнате привидение.
Ронан взглянул на Ноя.
– Я вижу привидение прямо сейчас.
Ной сделал грубый жест, до смешного нестрашный в его исполнении, как если бы зарычал котенок. Продавец неодобрительно пощелкал языком.
Бензопила восприняла это как личное оскорбление. Она раздраженно затеребила кожаные шнурки на запястье Ронана, напомнив ему о странном подарке Кавински. Было не вполне приятно сознавать, что какой-то другой человек столь внимательно его изучал. Кавински подобрал пять совершенно правильных по цвету и фактуре шнурков. Ронан задумался, что тот имел в виду.
– И как долго? – спросил Ганси в трубку.
Ронан прислонился лбом к верхней полке. Металлический край врезался ему в лоб, но он не двигался. Вечером тоска по дому становилась неумолимой и вездесущей, она словно витала в воздухе. Он видел в магазине дешевые кухонные прихватки – и вспоминал о матери за ужином. Он слышал стук ящика кассы – и видел отца, вернувшегося домой в полночь. До него внезапно доносился запах освежителя – и это были семейные поездки в Нью-Йорк.
По вечерам дом казался таким близким. Он мог бы добраться до Амбаров за двадцать минут.
Ронану захотелось смахнуть с полок всё.
Ной убрел по проходу и торжествующе вернулся, неся стеклянный шар. Он торчал за спиной у Ронана, пока тот не оттолкнулся от полки, чтобы полюбоваться этим ужасом. За стеклом стояла соответственно украшенная пальма и лежали два безликих человечка. Над ними вилась глубоко ошибочная надпись: «Где-то всегда Рождество».
– Блестит, – благоговейно прошептал Ной и потряс шар.
Разумеется, на вечно праздничный пляж посыпался не снег, а блестки. Ронан и Бензопила как зачарованные смотрели на цветные искорки, застрявшие на пальме.
Ганси, стоявший чуть поодаль, продолжал:
– Приезжай на Монмутскую фабрику. Переночуешь.
Ронан резко рассмеялся – достаточно громко, чтобы Ганси расслышал. Адам самым воинственным образом настаивал, что желает жить у себя, хотя это была ужасная конура. Но даже будь это пятизвездочный номер, Адам всё равно питал бы к нему отвращение. Потому что это не был убогий трейлер, по которому он отчаянно и постыдно скучал, и не была Монмутская фабрика, поселиться на которой Адаму не позволяла гордость. Казалось, он прочно усвоил, что правильное должно быть болезненным, и сомневался в любом варианте, не сопряженном с мучениями.