– Десять лет прошло – и ты внезапно «больше не хочешь ссориться»?
– Жизнь коротка. Я бы теперь хотела заняться делом вместе с вами.
– Погоди. Правильно ли я понимаю? В прошлом году из-за тебя мы чуть не угодили в тюрьму. Твой муж убил поставщика ради какого-то несуществующего артефакта. Ты вселилась в нас. И ты желаешь войти с нами в дело? Что-то не похоже на хорошенькую женушку Колина Гринмантла.
– Разумеется, не похоже. Именно поэтому я и звоню. Я хочу начать с чистого листа.
– И к какому дереву принадлежит этот лист? – подозрительно спросил Ломоньер.
– К очень славному, со сверхъестественными корнями, – ответила Пайпер. – Я нашла кое-что потрясающее. Невероятное. Такое бывает раз в жизни. Раз в сто лет. Я хочу, чтоб вы очень постарались и собрали всех сюда, на аукцион. Это будет нечто.
Ломоньер как будто исполнился надежды.
– Мы…
Единственный Ломоньер, продолжавший курить, перебил:
– После того, что было в августе? Неужели ты ожидаешь, что мы очертя голову в это кинемся? Назови меня ненормальным, дорогая, но я тебе не доверяю.
– Придется просто поверить мне на слово.
– Из всего, что ты можешь мне предложить, эта вещь меньше всего достойна доверия, – холодно отозвался Ломоньер.
Он протянул сигарету другому брату, сунул руку под пальто и свитер и нащупал четки.
– За последние десять лет твое слово слегка упало в цене.
– Ты худший отец на свете, – огрызнулась Пайпер.
– Честно говоря, ты – худшая дочь.
Он прижал четки к голове недавно гудевшего брата. Тот немедленно сплюнул кровью и упал на колени. Его лицо вновь приобрело привычное выражение.
– Именно это, – сказал Ломоньер, – я и подозревал.
– С ума сойти, ты положил трубку, прежде чем я успел с ней попрощаться, – с обидой сказал Ломоньер.
– Такое ощущение, что в меня кто-то вселился, – сказал Ломоньер. – Вы что-нибудь видели?
ВГенриетте продолжалась ночь.
Ричард Ганси не мог заснуть. Как только он закрывал глаза, появлялись: руки Блу, его голос, кровоточащее черным дерево. Что-то начиналось, начиналось. Нет. Заканчивалось. Он сам заканчивался. Это было зрелище его персонального апокалипсиса. Радость, которую Ганси ощущал, когда бодрствовал, превращалась в ужас, когда он уставал.
Ганси открыл глаза.
Он приоткрыл дверь Ронана – чуть-чуть, чтобы убедиться, что Ронан там и спит, приоткрыв рот, в наушниках с ревущей музыкой. Бензопила неподвижным комком сидела в клетке. Ганси оставил их и поехал к школе.